Насвистывая, он натянул сапоги и сел бриться, прислонив зеркальце к брустверу.
— Мы должны быть готовы, — сказал он, проводя бритвой по ремню.
Ординарец смотрел на него, едва держась на ногах. Его изводила испанка.
— Так точно! — сказал ординарец. — Я аж из Америки приехал. Я не изменник.
— Это хорошо, — сказал поручик. — Болгария рассчитывает на нас.
Бритва неровно подрезала бачок, и надо было пройтись еще раз.
— Так точно! — сказал ординарец.
Он взял котелок с водой, чтобы полить поручику, когда тот кончит бриться. Аэростат быстро спускался на землю. Но это не вызвало у Филиппа тревоги, потому что аэростат каждый день поднимали и снова спускали. Ординарец Филипп вообще не понимал, зачем его поднимать, раз потом его снова спускают.
— Это хорошо, потому что Болгария рассчитывает на нас, — сказал поручик.
— И царь тоже, — сказал ординарец. — Позавчера, когда генерал говорил нам…
— Да, да! — прервал его поручик. — Но мы не можем рассчитывать на них.
Поручик был прав. В ту минуту, когда он брился и ординарец стоял рядом с ним, держа котелок в руке, царь, австрийский кайзер и императрица Зита молча отстояли службу в разрушенном соборе «Штилле Мессе», а потом начали объезд зоны боевых действий между Изонцо и Тельяменто. Автомобили двигались по шоссейным дорогам Северной Италии. Картина разрушений была эпична по своим масштабам — колоссальное зрелище, достойное глаз монархов. Они проезжали здесь после премьеры, чтобы посмотреть на овации. Овациями были разбитые и брошенные орудия (колес хватило бы на тысячи грохочущих телег), снаряжение, обмундирование, мертвые лошади, распространявшие зловоние («Поднимите стекла автомобилей!»), мертвые солдаты. «Господи, ты, кто на небе, гм… гм… гм… Как эта молитва звучит по-славянски?» — «Аминь, ваше величество! Вы хотите сказать — по-церковнославянски?» — «Да, да, аминь!» Разрушенная природа и мертвое человечество. Господи, ты, кто… гм, гм, его присутствие здесь весьма сомнительно. Здесь присутствуют только крысы, но они даже не вздрагивают, когда мимо них проезжают автомобили их величеств. «Если его величество интересуется маршрутом, то там, слева, высота Сен-Михеле». — «Возможно, возможно», — говорит его величество и смотрит вправо.
— Да, да, — словно эхо, замирает голос поручика. — Мы не можем на них рассчитывать.
Филипп, ординарец, уловил что-то в этой фразе и встал по стойке «смирно». Вода из котелка плеснула ему на руки, но он не шевельнулся. Он переплыл весь океан ради царя и отечества. Слова поручика его смутили. Знает ли господин поручик, как велик океан?
— И на тех, кто по ту сторону, мы тоже не можем рассчитывать, — говорил поручик, осторожно, чтобы не порезаться, орудуя бритвой. — Их артиллерия рвет нас в клочья.
Старый Филипп сидел у шалаша и видел ординарца Филиппа, стоящего перед поручиком с котелком в руке. Сейчас он понимал не все, о чем они тогда говорили, но все слова сохранились в памяти, и память воспроизводила их очень точно.
Поручик снова намылил левую щеку — как быстро сохнет на воздухе пена! — но не успел прикоснуться к ней бритвой. Воздух дрогнул, кто-то вырвал котелок из рук ординарца, и когда он пришел в себя, то увидел, что поручик лежит на боку, привалившись к брустверу. Потом послышалась стрельба слева; там уже бежали от бивуака — боевого резерва пулеметной роты — к укрытиям. Артиллерия раскалывала воздух, и Филипп, присев за бруствером, чувствовал, как этот растревоженный воздух трещит, скрипит и скрежещет.
Когда обстрел закончился, первой заботой Филиппа был котелок. Котелок был и первой, и единственной нитью, снова связавшей его с реальностью, из которой его так неожиданно вышвырнули. Потом он увидел поручика. Поручик лежал, привалившись к брустверу, на боку. Щека его от высохшей пены стала белой как мел. Сапог — тот самый, с полосой, — торчал как-то неестественно.
— До чего нелепо! До чего нелепо! — отдавался в его ушах чей-то голос.
А полоса была все такая же и так же разрезала кожу от задника до самого верха. Ему никогда не удавалось начистить ее щеткой.