По берегу торжественно вышагивает, высоко поднимая ноги, наседка. Преисполненная куриной важности, болтливая, как старуха, наседка ни на миг не перестает внушать своим детям какие-то мудрые правила, известные ей одной. Штук пятнадцать утят — это и есть наседкины дети — весело бултыхаются в воде, задирая задики, крякают, разевая мягкие клювы, а наседка принимает их кряканье за знак согласия и продолжает свои наставления. Глупая курица, думает мальчик, не понимает, что утята так и останутся в воде, что никогда они не будут слушаться мать, как и мать их никогда не поймет уток. Но сейчас это, разумеется, не мешает ей чувствовать себя предводительницей пушистого утиного стада.
Мальчик видит, как дед несет козье молоко, и находит какое-то сходство между ним и наседкой. Старость болтлива, и каждый болтает о своем. Утята не слушают болтовню наседки. Утята заплывают все дальше от берега, исполненные глупого любопытства. Мальчик, прищурившись, посмотрел вдаль и увидел, как от острова отделились две точки и двинулись по воде в его сторону… Отец возвращается!
Кожа на лбу его зашевелилась, пытаясь сложиться в такие же морщины, какие пролегли на отцовском лбу. Морщин не получилось, но лицо мальчика стало намеком на отцовское, как в бутоне мы видим намек на розу.
Иван Ефрейторов скосил до обеда траву и отправился домой. Через два дня он сгребет ее и сложит два стога, которые нужны ему на зиму. Потом он поедет в город на черепичную фабрику, возьмет телегу черепицы и вместе с мальчиком и стариком покроет дом, раскрытый ветрами. Лошади плыли спокойно, они привыкли к воде, не впервой им было совершать этот рейс. Вдали виднелись холм, дом Ивана и мальчик. Дом продолжал дымиться. Дым подсказывал крестьянину, что жизнь идет, и вселял в него спокойствие.
Плеск воды под ним тоже его успокаивал, а в первые месяцы вода казалась ему враждебным, диким зверем, упершимся боками в самый его дом. Солнце передвигало свой светлый остров по голубому небесному озеру и отмеряло по нему длину дня; каждый день солнце добиралось до мрака этого дня. Иван Ефрейторов оставил остров и двигался к своему континенту, глядя на дым, поднимавшийся над его трубой.
Недалекий вой заставил его обернуться. Вой это или в воздухе взмахнули невидимой веревкой и потом провели ею по самой поверхности воды? Он посмотрел назад. Там, в конце следа, оставленного на воде плывущими лошадьми, на самом берегу острова, сидел пес. Задрав морду вверх, он выл.
— Сивый! Сивый! — закричал крестьянин.
Пес оборвал нить своего воя, бегло взглянул на него и снова задрал морду; завязал нить в том самом месте, где она была оборвана, и потянул ее дальше.
— Сивый! Сивый! На! На! Сивый!
Лошади беспокойно прядали ушами.
Иван Ефрейторов внезапно увидел перед собой застреленную каракачанскую собаку: она лежала, оскалившись, с остекленевшими глазами, среди остекленевшей росы. «А вдруг она была бешеная?» — мелькнуло у него в голове. Тогда она могла укусить и его пса, и тот тоже взбесился! Хотя вода плескалась у его тела, он почувствовал, как его обдало жаром, под кепкой проступил пот. Он оглянулся, чтобы увериться: пес по-прежнему сидит на берегу, задрав морду вверх. Не дай бог, если он бросится в воду и поплывет за лошадьми.
Иван Ефрейторов отвязал ружье с лошадиной спины, отыскал полную гильзу и, продув ствол, зарядил ружье. Теперь он оглядывался назад уже спокойнее. Может, пес и вправду взбесился, но, если он поплывет за лошадьми, одного выстрела будет достаточно, чтобы укротить его на воде.
Обернувшись еще раз, он увидел, что пес бежит от берега в глубь острова. Пес озирался на берегу, чтобы взглянуть на лошадей и на человека, и бежал дальше. Кусты закрыли его, и воя больше не было слышно. Иван Ефрейторов снял кепку и зачерпнул воды, чтобы смочить лоб. Остров за его спиной становился все меньше.
Страх отступил, обмякнув на лошадиных ушах. Вокруг слышалось только слабое журчание вспарываемой воды; журчание это усыпляло, но в то же время и рассказывало о чем-то, что творилось в самой воде или на дне воды. Иван Ефрейторов посмотрел вниз. Он видел укороченные ноги лошадей и еще ниже синеву и зелень, каких никогда не увидишь на берегу. А еще ниже…
Еще ниже вода становилась бездонной, как бездонно небо.
Но Иван Ефрейторов знал, что вода не бездонна. Каждый раз, когда он плыл здесь с лошадьми, он смотрел вниз, пытаясь увидеть дно, пытаясь проникнуть взглядом во что-то существовавшее очень давно и упавшее на самое дно времени — так падающие звезды остаются на дне неба. Ему хотелось увидеть утонувшие остатки деревни, ее улицы, ее поляны.