— Хорошая, удобная квартира. Правда, Нина?
— Очень.
— Ну вот, теперь все будет в порядке. Ты мне поверь, мы, мужчины, такой народ, что на нас надо легче смотреть. Не придавать значения. Мало ли что в жизни бывает… Все пройдет…
Когда ушли гости, в комнате громко и часто, словно проснувшись, затикал будильник. У неубранного стола стоял Георгий, без галстука, в расстегнутой сорочке.
— Ну вот, — громко сказал он, — значит, теперь будем жить здесь.
Нина села на стул:
— Нет, Георгий, я здесь жить не буду.
И, предупреждая все ненужные слова, всю лживую шелуху вопросов и ответов, добавила:
— Послезавтра я с детьми уезжаю. Билеты уже куплены.
Хорошо, когда в доме есть комната, куда можно уйти и закрыть за собой дверь.
3
Георгий вошел в свою квартиру и закрыл дверь. Теперь он один. Ему не хотелось двигаться. Это была усталость. Не обычная, к которой он привык. Та усталость требовала разминки мускулов и суставов. Он ложился на тахту, вытягивался, а Гаянка барабанила кулаками по его спине. Потом он засыпал.
И сейчас хорошо бы заснуть. На вокзале было много суеты, много людей, много вещей.
Все удивлялись: для чего брать с собой на лето теплые одеяла? Нина объясняла: в горах ночи холодные. Кроме одеял она взяла детские зимние пальто, ботинки и свою шубу.
В вагоне Георгий распихивал что куда. Нина распоряжалась — это наверх, это в ящик под сиденье, а это будет нужно в дороге.
На вокзале дети уже радовались, что едут в горы. Еще утром им уезжать не хотелось. Они не устроили аквариума, не посадили цветов в балконные ящики, не насладились новой квартирой.
— Я не хочу уезжать на эту противную дачу, — орала Гаянка, — я хочу все лето жить здесь!
— Для чего дача? — рассудительно возмущался Артюша. — Люди очень хорошо живут без всякой дачи.
Он повторял слова бабушки Заруи.
И все-таки они уехали. Раньше, когда Георгий думал об этой возможности, он боялся долгих объяснений, сложных разговоров. А получилось так, что все дни до отъезда он сам искал случая поговорить с Ниной. Ему хотелось, чтоб она все поняла. Но Нина позвала его только накануне отъезда, ночью.
— В хозяйстве ты все равно ничего не сообразишь. В общем, все в порядке.
Он молча слушал.
— Первые месяцы посылай нам сколько сможешь. Когда устроюсь, определю, сколько будет нужно.
— Ты у Алены устроишься? — спросил он.
Вопрос был дурацкий. Она на него не ответила. Больше ни о чем они не говорили.
Даже если расстаться, могут ли они стать чужими? Ведь так давно — и в горе и в радости — рядом. Даже в последнее время, когда становилось непереносимо трудно, первым его побуждением было идти к ней, к своей жене, хотя он и нанес ей самое большое оскорбление, какое может нанести мужчина близкой женщине.
Все полетело с тех пор, как он встретил на улице Эвнику. Он думал: двадцати лет достаточно, чтобы забыть…
Мальчишкой он ушел на фронт, вернулся — она была замужем. Не повидавшись с ней, он уехал в Москву, кончил институт, женился, у него родилась дочь… Но вот он встретил Эвнику на улице и не спрашивал себя, переменилась ли она, лучше ли стала, хуже ли… Это была Эвника, и Георгий ощутил прежнее юношеское волнение, когда тронул ее руку.
Она окончила геологический факультет, была замужем за геологом. Семейная жизнь не удалась. Муж Эвники работал в Кафане, она — в Центральном геологическом управлении. У нее был сын. Жила она по-прежнему у своих родителей.
И снова Георгий ходил по затененной деревьями улице, как мальчишка, простаивал у ее дома, не думая о том, что его увидят, не зная того, что он ей скажет.
Потом они стали встречаться, и часы, проведенные с ней, бежали незаметно, а дома ждала Нина, грела ему чайник, подавала еду, и он чувствовал себя скотиной. Потом она перестала его ждать, не было ни чая, ни ужина, и тогда он понял: она все знает. Так тянулось долго, больше года.
И все-таки он не нашел бы сил покинуть Нину. Она была частью его души. Но она сама ушла от него.
Георгий прошел в комнаты. Во всей квартире душно пахло свежей краской. Он распахнул окна — сначала в своем кабинете, потом в столовой и в комнате, где стояла большая тахта.
Бесцельно открыл дверцу шифоньера. Там, в нафталинной духоте, на вешалках висели большие бумажные мешки.
В кухне недовольно урчал холодильник.
Воскресная, послеобеденная, жаркая тишина.
Георгий лег на тахту, раскинув руки и ноги. Никогда он не чувствовал себя таким вялым, таким тяжелым. Сон был похож на долгое сырое удушье.