Дни короткие, темнеет рано. Как она все успеет? С Тимкой по дороге домой забежала в гастроном. Вот и польза от ребенка: и в кассу, и к прилавку — все без очереди. Но за вином придется сбегать еще раз. Не хватило денег.
Всю грязную посуду — в таз и на кухню. Замытый ползунок — на батарею. Подмести, протереть пол суконкой, постелить чистую скатерть. Тимошка, не капризничай, на тебе бусы, только не суй их в рот. Надо еще вина купить, себя в порядок привести, а уже восьмой час!
Галя постучала в комнату к Марье Трофимовне. Люська разложила на столе старенькое ситцевое платье и собиралась из него шить юбку колоколом.
— Не выйдет, — сказала Галя.
— Тетя Галя, а если и рукава пустить, и спинку? Пусть швы, накрахмалится, не видно будет.
— Ты мне только испорть хорошее платье, поганка, — грозила Марья Трофимовна, — я тебе тогда и к празднику ничего не справлю.
— Да, как же, — плаксиво сказала Люська, — у всех девчонок пенопластные юбки, у меня у одной нет.
— Люсенька, побудь с Тимкой полчаса, а юбку я тебе потом налажу.
— Мне к завтрему надо.
— Я сегодня попозже сделаю.
Галя знала, что она все успеет. Сменила белье на Тимкиной кроватке, перетерла все флакончики и коробки на туалетном столике.
Главное сделано. Еще сбегать за хлебом и вином.
Только что пришла с работы Танечка. Даже пальто не сняла. Торопится разложить на сковородке пельмени. Костя любит жареные.
— Танечка, можно у вас пустую бутылку взять? Я свои все сдала.
— А что спрашивать — вы не знаете, где у нас бутылки?
В магазине не было грузинского, которое любит Анатолий. Пришлось взять красное. Галя подумала и купила еще шампанское. Так давно не было праздника!
Дома она постояла у зеркала, подумала, взбила волосы, подкрасилась и надела золотистый халат. Когда пошла ставить чайник, на кухне было полно народу. Новый жилец у своего столика расставлял на полке кастрюли и сковородки. Танечка с Костей ужинали, Марья Трофимовна крошила капусту в щи.
— Галя, вы ведь с Александром Семеновичем еще не знакомы, — сказала Танечка, — вот познакомьтесь.
Галя протянула ему руку:
— Мы уже вчера виделись.
На нее снова смотрели очень темные, или недобрые, или усталые глаза. Она пожалела его: бедный, возится тут у кухонного шкафа, не идет это ему, — и еще раз улыбнулась, потому что он долго смотрел на нее.
Белый ползунок высох, надо одеть Тимку. Умница Люсенька, сколько времени с ним возилась!
— Люся, тащи Тимку ко мне в комнату.
— Гостей ждет наша Галя, — сказала Танечка.
Марья Трофимовна мешала на сковородке поджарку.
— Анатолий, что ли, явится?
— Не знаю, не знаю, это нас не касается, — запела Танечка.
— Кто ж еще. Опять последнюю копейку ребром поставила. Серебряную головку принесла.
— Она женщина самостоятельная. Это ее личное дело, я так считаю, — заявила Танечка.
Марья Трофимовна отступила:
— А я ничего не говорю.
Раздалось три звонка. Александр Семенович удивился. Это к нему было три звонка. Он было подался к двери, но Танечка удержала его:
— Это не к вам. Это раньше Гале так звонили.
Сквозь стеклянную дверь кухни Александру Семеновичу было видно, как по коридору пробежала Галя. Потом он, помедлив у дверей, увидел невысокого, как ему показалось — невзрачного, молодого человека.
— Анатолий, — удовлетворенно отметила Марья Трофимовна.
— Отец? — вдруг спросил Александр Семенович.
Марья Трофимовна усмехнулась. Зато Танечка отозвалась с жаром:
— И ничего подобного. Отец у него Леня, Галин муж. Галин муж. Мы все его отлично знаем. Он позапрошлой осенью у нас здесь жил, а сейчас на зимовке. Очень симпатичный, и Тимка на него похож.
— Ладно тебе, выключи чайник, — сказал Костя, — не видишь, кипит, разрывается.
Они лежали на тахте. Горела маленькая лампа-ночник. На столе белела скатерть, пахло вином и апельсинами. За окном сыпала мокрая крупа, а в комнате было тихо, и Тимка спал, раскинув в стороны ручки. Когда по улице бежала машина, светлые полосы проплывали по потолку.
Все было как раньше. Он говорил: «Если ты захочешь, можешь быть такой, как никто. Особенной. Я от тебя просто балдею».
Ну хорошо. Пусть это сказано в такую минуту, когда слова ничего не значат, но ведь было и другое: «Ты умная. Ты все понимаешь». — «Это хорошо?» — «Не знаю. Наверное, все-таки хорошо. Не люблю дур».