— Баранина есть, овощи есть. Вы лучше меня знаете, что Гога любит. А картошку, если надо, я почищу.
«Все можно, — думала она, орудуя пылесосом. — Все можно, только где взять терпение и выдержку…»
К вечеру квартира была чистая, полы сияли, муж сидел за столом веселый, свекровь спокойная, и Лиле было хорошо.
Но такие дни выпадали не часто. Никогда нельзя было знать, на что может обидеться Елена Карповна.
По пятницам Лиля помогала ей купаться. «Помогала» — это так называлось из деликатности. На самом деле Лиля усаживала ее на табуретку и мыла с головы до ног, после чего волосы Елены Карповны блестели точно снежная шапочка.
В последний раз она согласилась мыться после долгих уговоров. В разгар купанья скорбно спросила:
— Сколько вы мне будете давать из моей пенсии на личные расходы?
Лиля совершенно растерялась, не знала, что сказать, но ответа Елена Карповна и не ждала:
— Я должна иметь какую-то сумму в своем распоряжении. Мало ли что может понадобиться. Например, нанять женщину, чтобы раз в неделю приходила меня купать.
— Разве мы с вами плохо справляемся?
— Я не имею права злоупотреблять вашим временем, — гордо отозвалась Елена Карповна. — Вы — занятые люди, а я отжившее существо.
Лиля вспомнила, что Гога звал ее в кино, а она ответила: «Времени не будет. Мне еще надо маму выкупать».
Приходилось следить за каждым своим словом.
Готовясь поехать к Тамаре, Лиля все время чувствовала волну недоброжелательности, исходящую от свекрови. Лучше всего объясниться впрямую:
— Тамара собирается кроить мне летнее платье, так что вам было бы скучно…
— Напрасно вы думаете, будто я стремлюсь поехать с вами. Как-нибудь просижу дома одна.
— А разве иногда не хочется остаться одной? — неосторожно спросила Лиля.
— Я всегда одна! — горько и страстно заговорила Елена Карповна. — Гогин отец всю жизнь оставлял меня одну. Я привыкла к одиночеству. Он играл в карты и изменял мне с кем попало. С женщинами, которые пальца моего не стоили. На вторую ночь после нашей свадьбы он до утра кутил с товарищами в ресторане. Только перед смертью он покаялся и сказал: «Я виноват перед тобой, прости и спаси меня, ты все можешь!» Да, я многое могла, я всегда являлась ценным членом общества. Но дома я была одинока.
Что можно было ответить на эту горестную речь? Лиля обрадовалась тому, что в эту минуту зазвонил телефон. Ее вызывали из больницы.
— В чем дело? — спросила она, услышав в телефонной трубке голос Гоги. — Неправда. Я же слышу, что не все в порядке. Ты чем-то расстроен? Ну хорошо, сейчас не надо. Дома расскажешь. Только постарайся не задерживаться. Тамара уже звонила. Что мы делаем? Сидим беседуем. Да, да, у нас все хорошо. Ждем тебя.
Мать смотрела на Лилю встревоженно.
— Огорчен чем-то наш Гога, — сказала Лиля. — Наверное, какому-нибудь больному хуже. Я тоже вчера чуть не плакала. Двойня была — и ни туда ни сюда. Кесарево пришлось делать. Только тогда поняли — один вклинился подбородком между плечом и горлом другого, так сразу двумя головами и шли. Мальчики крупные, хорошие. Одного спасли, другой погиб. Мать очнулась, я ей показываю ребенка, а она кричит: «Где второй?» Она слышала, что мы говорили о двоих. Ну и родовой психоз. Подай ей второго, и все! Невропатолога вызывали, психиатра…
— Вам легко. Вы можете кого угодно на подмогу вызвать. У вас и лаборатория, и сыворотки всякие — все под руками. А я одна за все отвечала. При необходимости даже операции приходилось делать. Чужих спасала, а своего ребенка потеряла. Поехала на бричке беременная в горное село, там было подозрение на скарлатину. Оказалась ветрянка. А у меня от тряски преждевременные роды. Если бы не этот случай, имела бы я теперь взрослую дочь. Разве такая у меня была бы жизнь?
— Елена Карповна! — не выдержала Лиля. — Ну чем вам сейчас плохо?
— Ах, что говорить! Вы дочерью не были и матерью не были. Значит, понять не можете.
ГОГА
Он любил свое голубое полотняное одеяние — свободные брюки, куртку с круглым вырезом вокруг шеи и шапочку. В этих костюмах хирурги были похожи на инопланетян или граждан грядущих веков, какими их изображают рисунки в научно-фантастических романах.
Очень шла эта спецовка заведующему отделением профессору Вадиму Ивановичу Смирнову. Его ярко-голубые глаза красиво перекликались с цветом ткани. Сухощавый Сигизмунд Янович в голубом превращался в бесплотную тень, а про черноглазого, черноволосого Гогу старшая хирургическая сестра умиленно говорила: