Петр Савельевич отшвырнул лопату, переоделся и поехал в город. Всю дорогу электричка выстукивала музыку. Он сам не знал, зачем едет домой в неположенный день. Ему хотелось, чтобы жена ни о чем не спросила его, чтоб была она веселая, нежная и стыдливая, как в молодые годы.
Ну, и все было как полагается. Жена бросила стирку, напоила, накормила. Лишний раз Петр Савельевич выкупался. Поговорили о делах, посоветовались семейно — решили телевизор присматривать.
А утром Петр Савельевич уехал на дачу. День был серенький, с неба сыпала холодная крупка, голодные кролики топали лапами в клетках.
…По-волчьи вытянув книзу голову, парень шел вперед. И не парень он был, а здоровый мужик, опухший от водки, с вялыми, нетрудовыми руками.
От безнадежности он обнаглел и говорил хрипло, сквозь зубы, и будто не Петру Савельевичу, а самому себе:
— Погоди еще Я твою пристанищу знаю. Я твоего добра не забуду…
— Ты это про что?
— Это я так. Ни про что.
Отпирая у калитки замок, Петр Савельевич не спускал с вора глаз, а на секунду обернувшись, увидел свою дачку — ладную, с цветными стеклами по верху веранды. Одной спички довольно — и уйдет дымом весь его труд.
А вор смотрел на дачу — равнодушно, но внимательно.
«Запросто спалит», — подумал Петр Савельевич.
Он толкнул вора на лесную тропинку. В конце концов кролики были его собственные, он их уберег, и черт с ним, с этим пропойцей.
— Дяденька… — снова жалобно затянул вор.
— Ну, гляди, встречу я тебя еще раз…
— Да провалиться мне… Да сдохнуть мне… Дяденька, родной…
— Пес тебе родной!
Петр Савельевич стал развязывать ремешок. Тугие узлы никак не поддавались.
— Ты режь, режь его! — захлебывался парень.
Он все дергался, мешая Петру Савельевичу. Пришлось оттянуть его снова к опушке, где было посветлее, и тут, в кустах орешника, Петр Савельевич увидел что-то ярко-белое, похожее на развешенную простыню. Странно нелепый посреди леса, стоял небольшой холодильник.
Еще не хватало!
— Где взял? — От злобы у Петра Савельевича дрожала челюсть.
— Да-а-а, теперь, конечно, теперь все на меня… А я знать ничего не знаю… Вы мне это дело не шейте…
Петр Савельевич открыл дверцу У стенки холодильника лежал тонкий брусок колбасы, две банки консервов и что-то завернутое в бумагу.
«У Липкиных или у Сазоновых!» — сообразил Петр Савельевич. Потом он явственно вспомнил, что такой маленький холодильник стоял на терраске у профессора и профессорская дочка доставала из него холодный кофе.
И такая вдруг на него напала тоска, такая безысходность! Теперь он уже ясно видел, как все происходило. Бродяг этих было двое, холодильник они взяли в пустой даче — ничего более ценного там не нашли. Осмелели. Один потащил холодильник лесом к станции, другой решил по пути еще попытать счастье и полез за кроликами. Напарник его услышал шум и либо убежал на станцию, либо отсиживался где-нибудь в лесу под елкой.
А для Петра Савельевича все плохо. Задержать вора теперь вдвое опасно. Другой-то на свободе. Минуты покоя не будет. И не уследишь. Сколько угодно таких примеров рассказывают.
Если отпустить парня, как быть с холодильником? Бегай по дачам, ищи владельца, а там милиция собаку приведет, вора поймают, а ведь он глуп, по всему видно, что глуп, наговорит чего не надо…
Парень опять дернулся. Вырваться не удалось, и он, тяжело дыша, стоял, ожидая своей участи.
А чего ждал Петр Савельевич?
— Ты мне это дело не шей. Ты лучше сделай, как раньше думал, — вдруг сказал вор. — Ты в это дело лучше не встревай.
Отчего он осмелел? Что понял? Почему они вдруг стали как равные в этом темном лесу?
Петр Савельевич перерезал складным ножом ремешок:
— Забирай холодильник!
— Куда мне его?
— Куда знаешь.
— Не унесу я.
— Унесешь.
Он своими руками погрузил холодильник на спину вору.
— Выше поддень… веревку дай…
Он поддел выше. Приладил веревку. Он все сделал основательно, толково, как всегда. Только про себя просил: «Уходи, уходи скорей, чтобы я тебя видеть не видел и слышать не слышал…»
А вор уходил медленно, точно нащупывая землю перед тем, как поставить ногу, шел раскорякой, ненавистный в каждом своем движении.