К несчастью, причины эти не были порождением какой-то одной эпохи: ведь не из-за ошибок же в физике и не из-за одних же пыток страсти эти, как, впрочем, и другие, заставляли людей, отнюдь не прирожденных злодеев, творить преступления как в шумных общественных делах, так и в самых сокровенных частных предприятиях. «Если благодаря ужасным вещам, выставленным мной напоказ, — пишет хвалимый выше автор, — число пыток уменьшится хоть на одну, то и это сделает не напрасными испытываемые мной горестные чувства, а надежда добиться желанного результата меня за все вознаграждает». Приглашая терпеливого читателя снова обратить свой взор на уже известные ужасы, мы надеемся, что наш труд не пропадет втуне и послужит благородным целям, если гнев и отвращение, испытываемые всякий раз при упоминании о пытках, обратятся не только против них, но главным образом против страстей, которые нельзя запретить подобно ложным учениям или отменить подобно скверным установлениям, но можно сделать не столь всемогущими и пагубными, указав, к чему они ведут, и заставив людей их ненавидеть.
Не побоимся также сказать несколько слов, которые могут послужить утешением даже в самых горестных размышлениях. Ведь если великое множество жестоких дел, творимых человеком против себе подобных, относить за счет одного влияния времен и обстоятельств, то, кроме ужаса и сострадания, мы испытаем лишь замешательство и почти отчаяние. Нам покажется, что человеческую натуру неодолимо влекут ко злу побуждения, не сдерживаемые ее волей, что ее действия скованы каким-то жутким мучительным сном, от которого человек не в силах пробудиться и которого он просто не в силах ощутить. И тогда стихийное негодование, представлявшееся нам священным и благородным, покажется вдруг неразумным: мы будем чувствовать все тот же ужас, но перестанем замечать виновных, на которых можно было бы справедливо обрушить наш гнев, и в поисках их вынуждены будем в смятении остановиться перед вдвойне безумным выбором: или отрицать вмешательство провидения, или обвинять его во всем случившемся. Но приглядевшись внимательнее к этим делам, мы заметим несправедливость, которую могли разглядеть и творившие ее люди, увидим, что они нарушали правила, принятые ими самими, поймем, что их действия не вязались со здравым смыслом, не только распространенным в их времена, но и проявляемым ими самими в похожих обстоятельствах. И тогда душе станет легче при мысли, что если они и не ведали, что творили, то только потому, что не хотели этого знать, их незнание было притворным и от него вполне можно было отрешиться и что это их не оправдывает, а наоборот, обвиняет, ибо хотя и можно поневоле стать жертвой подобных дел, но невозможно вершить их поневоле.
Всем этим я не хотел, конечно, сказать, что прославленный писатель, мнение которого мы приводили выше, вовсе не замечал, что во многих ужасах судебной расправы были лично повинны судьи, умышленно вершившие неправый суд. Я хотел лишь сказать, что в его намерения не входило разбираться, в чем и в какой мере были они виновны, а тем более доискиваться, в чем состояла главная, а вернее — единственная причина случившегося. Добавлю лишь, что вряд ли он смог бы это сделать без ущерба для своего замысла. Сторонники пыток (ибо защитники найдутся и у самых нелепых порядков, пока те не отжили свой век, а зачастую и после, под предлогом того, что могли ведь такие порядки когда-то существовать) нашли бы в том для них оправдание. Видите? — сказали бы они, — все дело в злоупотреблениях, а не в самих пытках. Поистине это было бы странным способом оправдывать какие-либо вещи: вместо того, чтобы показать их абсурдность при любых обстоятельствах, — утверждать, что лишь в некоторых, особых случаях они могли оказаться орудием страстей и привести к нелепейшим и ужаснейшим последствиям. Но предвзятое мнение представляет себе дело именно так. С другой стороны, люди, желавшие, подобно Верри, отмены пыток, вряд ли бы остались довольны, если б увидели, что причина всех зол заслоняется оговорками и что с поиском других причин лишь уменьшается отвращение к пыткам. Впрочем, в жизни обычно так и бывает: тот, кто хочет пролить свет на оспариваемую истину, встречает как в лице защитников, так и в лице врагов ее препятствие, мешающее выразить эту истину в наиболее естественном виде. Правда, ему остается еще огромная масса людей бесстрастных, ко всему равнодушных, не желающих знать правду ни в каком виде.