З а н а в е с.
1969
ТРИБУНАЛ
Трагикомедия
Народный лубок в двух действиях
ТЕРЕШКО, по прозвищу КОЛОБОК, староста.
ПОЛИНА, его жена, крупная женщина.
ГАЛЯ, их старшая дочь, солдатка.
ЗИНА, их младшая дочь, тоже солдатка.
НАДЯ, невестка, солдатка.
ВОЛОДЬКА, сын, подросток.
СЫРОДОЕВ, начальник районной полиции.
КОМЕНДАНТ, немец, немолодой.
Время действия — зима 1942 года в небольшой деревушке на Гомельщине.
— Человек, — я сделала для родины все, что могла…
Действие первое
Это случилось в горькие дни немецко-фашистской оккупации моей родной Белоруссии. Свирепый и беспощадный враг стоял под стенами Москвы. В те морозные зимние дни белоснежные просторы нашей земли щедро поливались алой кровью ее сыновей и горючими слезами их матерей, сестер, жен. И на оккупированной территории война проводила людям жестокую проверку.
Обычная крестьянская хата, и обстановка в ней тоже обычная для тех времен: почти все самодельное — стол, скамейки, топчан, табуреты. Только кровать железная, широкая, двуспальная, с никелированными шариками. Кровати тут почет и уважение: застлана белоснежным покрывалом, расшитым красными петухами, по низу — кружевная каемка. На кровати — гора подушек в наволочках, тоже с вышивкой. Этот уголок в хате под особым присмотром.
П о л и н а чинит мужнины штаны. Заплатки огромные, издалека приметные: из другого материала.
Н а д я расчесывает длинные шелковистые светлые волосы. Потом заплетает их в косу. Она поет. Хорошо поет, с чувством, душевно. Песня старинная, народная. И поет Надя по-народному, по-старинному, как говорят — по-деревенски. Вся-то прелесть песни в этом, и глубина поэзии в этом. В манере такой.
Полина шьет молча. Только иногда подмогнет невестке баском, а потом опять молчит. Да у нее вроде бы слеза? Вроде бы она отвернулась и тихонько, украдкой смахнула ее?
Н а д я.
П о л и н а (укололась иглой). Ой! Чтоб тебя под лопаткой так кололо! Чтобы тебе на глаза бельма такие, как у моего муженька на заднице латки! (Ругается и клянет, но не с первоначальной яростью, а как-то привычно, будто повторяет это не впервой.) Гад ты полосатый! «Освободитель»! Ни магазинов, ни в магазине… Показывали все… Чтоб тебя завтра в домовине закрыли!
Н а д я. А, перестаньте, мама. От ваших проклятий ему хуже не станет.
П о л и н а. И веселее не будет.
Н а д я. Только себя растравляете. А от злости… Говорят, злость сердце переедает.
П о л и н а. Ай, Надейка ты моя, ягодка-малинка ты моя! Я ведь потому и лаюсь! Наболит душа, накопится там етой злости, я ее со злыми словами — вон, чтобы сердце не переедала.
Н а д я. Чудачка вы… (Нет-нет да и выглянет в окно. Будто ждет кого-то, опасается кого-то.)
П о л и н а. А чего ето там мужиков собрали? Как бы не погнали их куда-нибудь в неметчину… И поубивать могут.
Н а д я. Понаехало там — штук десять немцев и сам комендант районный, человек двадцать полицаев и начальник их — Сыродоев.
П о л и н а. Ето тот самый, что за тобой приударял? Что потом за поножовщину в тюрьму сел? Бандюга тот?
Н а д я. Да. Говорят, приехали старосту назначать. Кто только?..
П о л и н а. Да найдут кого-нибудь… собакаря. Добрый человек не пойдет…
Н а д я. На Володьку на нашего просто глядеть жалко. Места не находит, сам не свой. Так переживает.
П о л и н а. Дружка его закадычного загубили. Костика… Спалили гады, сожгли изуверы. Вот он и убивается.
Н а д я. Не только о Косте он, мама. Сестра Костика, Олечка, — это же… любил он ее. Хоть и скрывал ото всех, даже сама она, видать, не знала. За Олечку, за ласточку свою, больно ему. Сгорела, бедняжечка…