У Эльзи волосы были очень светлые, а тело очень полное, ей было пятнадцать, она испытывала тайное удовольствие, покидая свою раскаленную чрезвычайно странными видениями постель, и под таинственным светом звезд остро чувствовала сквозь одежду повторяющиеся прикосновения пронзительно-холодных железных фляг. Это напоминало глоток мороженого или лимонада или купание в летнюю жару — только более необычно.
Лихие наездники многоосных племенных коров, пожирающих бензин, эти ковбои большого города, очень скоро заметили существо со светлыми волосами и широкими бедрами, которое по ночам так нуждалось в охлаждении. О господи, в лунном свете любая девушка кажется мадонной, пусть бедра у нее и широкие.
Герои, даже если они идеалисты, герои, спешащие освободиться тут же, у колеса, от выпитого на предыдущей стоянке пива, независимо от того, видят их жены и дочери Хиншей (потому что на всех молочных вывеска «Хинш») или нет, — эти герои никогда не бывают слишком щепетильны. Герою ни к чему чувствительность труса — он должен быть жесток и безжалостен.
И все-таки девочка с широкими бедрами от испуга уронила себе на голову тяжелую флягу, когда она, ставя ее на кузов, почувствовала сквозь юбку мужские ладони.
Герой решил, что этот миг — груди девушки вызывающе напряглись, а руки заняты — самый подходящий для нападения, его пальцы, привыкшие фамильярно обращаться с несколькими сотнями лошадиных сил, сжали девичье тело не слишком деликатно (ну, уж этого-то герои никогда не должны себе позволять!).
Светловолосые девушки, чья постель и чья кровь становятся летом невыносимо жаркими, чьи бедра налились женской силой, совсем не обязательно имеют душу, налитую такой же силой. Их душа может быть наивной и хрупкой, как детская игрушка, — а ведь взрослому ничего не стоит в одно мгновение раздавить ее. Девушки, перетаскивающие молочные фляги, как артиллеристы снаряды, и испытывающие удовольствие, когда жесткий металл прижимается к телу, вовсе не обязательно имеют душу, налитую женской силой. Бывает, что у них самая прекрасная, самая чистая и серебристая душа в мире — прекрасная, подобно аромату цветов, чистая, подобно свежему молоку, и серебристая, подобно волшебным крылышкам некоторых ночных насекомых.
Герой, гордый властитель великого множества лошадиных сил, не смог совладать со своим сердцем. Сердцем? Что ж, может быть, и с сердцем тоже. Он хотел взять Эльзи, как крутой поворот, в который врываются, не сбрасывая газа, он хотел повернуть ее к себе так же резко, как выворачивают баранку автомобиля, и заставить ее подчиниться своим волосатым лапам, будто девушка — это фляга для молока.
Но тут серебристая душа, чувствительная и нежная, точно пыльца на крылышках мотылька, насмерть перепугалась жесткой хватки перепачканных машинным маслом ручищ реальности — в мгновение ока полная фляга выскользнула из ослабевших рук и высекла из головы девушки зловещее пламя: на светлых волосах расцвело густое, темное пятно крови.
Вот что тогда случилось, и Эльзи, долго пролежав в больнице, стала не такой, как обычно, не такой, как все. Она зачахла, подобно комнатному растению, которое не поливают, а к окну, где оно стоит, не доходят солнечные лучи.
Люди говорили: она чокнутая. Хинши говорили: она молчунья. Эльзи ничего не говорила. Она вообще произносила только самые необходимые для жизни слова, потому что ее серебристая душа, смятая, будто крылышко мотылька, все еще кружила вокруг своего героя, а он, наверное, давно уже принес свою буйную голову в жертву богу техники, разбив ее о придорожное дерево или об устои моста. Или, может быть, его непослушное, одержимое любовью, переполненное страстью сердце раскатано и раздавлено затянутыми в серую гиппопотамью кожу колесами другого грузовика, так что его обладателю в этой жизни уже заказано видеть, слышать и насиловать.
Когда по ночам перед спальней Хиншей с шумом, дрожа и сопя, тормозят громадные автомобили для перевозки молока, то поднимаются не только трое Хиншей — отец Хинш, мать Хинш, дочь Хинш, — поднимается и беспокойная душа Эльзи; разбуженная, вспугнутая из своего тупого растительного оцепенения колокольным перезвоном сталкивающихся и звенящих при разгрузке фляг, она начинает делать робкие, скрытые, но все же упоительные попытки взмахнуть своими смятыми нежными крылышками и взлететь. Может быть, она ищет своего героя, надеясь оказаться на сей раз не такой боязливой, но она не найдет его. И еще долго после того, как уехали машины и смолк колокольный перезвон фляг, она не может уснуть.