Перевод П. Чеботарева.
ШТИФТОВОЙ ЗУБ, ИЛИ ПОЧЕМУ МОЙ БРАТ НЕ ЕСТ ТЕПЕРЬ СЛИВОЧНУЮ КАРАМЕЛЬ
Кинотеатр был уютный и маленький. И очень простой. В нем пахло детьми, волнением, карамелью. Сливочной карамелью пропахло все здание. Ведь возле кассы помещался лоток, где можно было купить несколько конфет. Пять штук — десять пфеннигов. Поэтому там всюду пахло сливочной карамелью. А вообще кинотеатр был уютный. Очень простой. Зал вмещал человек двести, не больше. Настоящий маленький пригородный кинотеатр. Один из тех, которые добродушно называют клоповниками. Беззлобно. Наш кинотеатр назывался «Виктория». По воскресеньям, после обеда, там давали детские сеансы. Билеты на них стоили в два раза дешевле обычных. Но сливочная карамель была чуть ли не важнее фильма. Она была для нас неразрывно связана с понятиями «воскресенье» и «кино». Пять штук стоили десять пфеннигов. Хозяин тоже не оставался внакладе.
К несчастью, в тот раз у моего двоюродного брата оказалось целых тридцать пфеннигов. За такие деньги можно купить уйму карамели. Мы с ним были самыми счастливыми среди двухсот детей, заполнявших зал. Да, я тоже. Потому что я сидел рядом с ним, недаром же он доводился мне двоюродным братом. А это «к несчастью» произошло позже.
Свет стал гаснуть медленно и упоительно. Чмоканье, которое издавали двести сосущих карамель ртов, моментально прекратилось. Его сменил прокатившийся по рядам шквал шума, состоявшего из боевого клича индейцев, топота и свиста всех ладов. Радостное выражение восторга, повторявшееся каждый раз перед началом воскресного сеанса.
Но вот стало совсем темно. Экран осветился, сзади послышалось стрекотанье. Зазвучала музыка. Индейский клич стих. Со всех сторон опять послышалось чмоканье. Почти две сотни ребячьих сердец забились чаще. Фильм начался.
После сеанса точно вспомнить содержание фильма никогда не удавалось. Во всяком случае, там только и делали, что стреляли, скакали на лошадях, похищали и целовались. Все находилось в непрестанном движении. Также как двести чмокающих ртов перед экраном. Если потом дома приходилось рассказывать о фильме, то разобрать можно было только, что там кто-то в кого-то стрелял, кто-то куда-то скакал и кто-то что-то похищал. Поцелуи в рассказе пропускали. Все равно это мура.
Чем интенсивнее была на экране стрельба или погоня, тем чаще конфета перекатывалась во рту от одной щеки к другой. Это слышно было вполне отчетливо. Безумная скачка всадников на экране — и чмоканье нарастало подобно водной лавине.
Пахло детьми, волнением, карамелью. Сливочной карамелью пахло повсюду.
И вдруг… Именно в тот миг бесстрашный белокурый герой, преследуемый семеркой чернобородых бандитов, промчался на своем верном белом скакуне через экран, именно в тот миг, когда он послал в картинно покрытое мрачными тучами небо проникновенный героический взгляд, — именно в тот миг, когда преследующие его преступники вытащили свои бьющие без промаха кольты и засели за живой изгородью гигантских цветущих кактусов — именно тут раздался дикий вой!
Само по себе это не было чем-то особенным, потому что две сотни детских глоток сопровождали и комментировали криками все происходившее на экране. Но это был совсем другой крик. Он был исполнен неимоверной силой и испугом. Меня бросило в жар. Меня в первую очередь, ведь кричал не кто-нибудь, а мой двоюродный брат. Вот он снова взвыл. Пронзительно и жалобно, будто собачонка, которую пнули ногой. А потом и в третий раз; в его крике было столько ужаса, что не услышать его было нельзя. Вот как вопил мой братец.
Он имел успех. Изображение на экране застыло, и за спиной перестало стрекотать. Музыка тоже смолкла, зажегся свет.
Не так-то легко оказалось добиться от ревущего, ругающегося и всхлипывающего существа, которое раньше было моим братом, что же послужило поводом для его трехсерийного воя. В конце концов удалось разобраться, в чем дело, и хозяин кинотеатра, он же кассир и продавец карамели, отпустил по адресу своих конфет крепкое мужское словцо. В первую очередь оно относилось к конфетам, которые он продал моему двоюродному брату.
Но виноват во всем был, конечно, мой брат сам. Сколько раз, как настойчиво, и зубной врач, и домашние внушали ему: боже его упаси взять хоть когда-нибудь в рот сливочную карамель. Он не внял им. Поэтому все так и случилось. Штифтовой зуб, — а мой двоюродный брат уже успел к тому времени им обзавестись, мы страшно уважали его за это и завидовали ему, настоящий вставной зуб на штифте! — злополучный вставной зуб, совращенный со своего обычного места жеваной массой сливочной карамели, тайно покинул свое место.