Не приникал ухом к двери своей камеры для посильного соучастия в ежевоскресной беседе и номер семнадцатый. Ибо он плакал. Ему было шестнадцать лет, и он плакал. Ведь было воскресенье, а он сидел в тюрьме, потому что украл велосипед. Он плакал беззвучно, безнадежно, без слез. Все, как есть, горе-злосчастье человеческое раскатывало на велосипедах по исчерканным стенам камеры, оглашая ее пронзительным визгом звонков: велосипеды… велосипеды — часами неумолчно звенели их звонки. Он плакал, потому что дома у него справляли сейчас воскресенье, ели сдобный пирог и вспоминали о нем. О господи, да, они думали о нем, но они ведь еще и ели сдобный пирог. Вот почему номер семнадцатый плакал в воскресенье в восемь часов сорок минут утра и не приникал ухом к двери своей камеры.
А номер девятый? А номер девятый не мог приникнуть ухом к двери своей камеры, потому что уже припал к ней ртом. Он припадал к ней ртом каждое воскресное утро. Ибо ему необходимо было безотлагательно поговорить с вахмистром Сободой по важному делу. А вахмистр Собода был туговат на ухо. Поэтому номер девятый вынужден был припадать ртом к двери своей камеры.
И вот раздается тяжелый, но воодушевленный стук кованых сапог, и все заключенные отделения вахмистра Сободы покачивают головой или хмыкают в предчувствии ежевоскресного развлечения. Кроме номера первого — он рвет речи политических деятелей на туалетную бумагу. И номера семнадцатого — он плачет.
— Ну, что случилось, номер девятый?
— Я прошу дозволения обратиться к господину вахмистру.
— Ладно, валяйте.
— Я прошу дозволения спросить, не могу ли я вступать в обладание своей зубной щеткой.
— А где она, номер девятый?
— В моих вещах.
— Нет ее там.
— Но как же так, господин вахмистр…
— Ну, может, она и там, но вы ее не получите.
— А нельзя ли как-нибудь устроить так, чтобы мне — может быть, в виде исключения — выдали мою зубную щетку?
— Нельзя.
— Но… почему же нельзя, господин вахмистр. Пожалуйста…
— Потому что заключенным не положено иметь при себе своих вещей.
— Почему же не положено, господин вахмистр?
— Это запрещено.
— А может быть, вы могли бы, господин вахми…
— Нет.
— Почему же нельзя этого устроить, господин…
— Потому что должностным лицам не положено касаться вещей заключенных.
— Но почему же нельзя, если я сам…
— Запрещено.
— Но почему же запрещено?
— Запрещено, и все.
— Может быть, можно сделать исключение, господин вах…
— Нет.
— Но почему же, госпо…
— Сказано же вам, запрещено!
— Неужели нельзя, только один-единственный раз… Ведь всего-то навсего зубная щетка!
— Нет.
— Но почему же нет, господин вах…
— Потому что так не делается.
— А почему не делается?
— Потому что заключенным не положено иметь при себе своих вещей.
— А не могли бы вы, господин вахмистр…
— Нет.
— Почему же все-таки нет?
— Потому что служебному персоналу не положено касаться вещей заключенных.
— Господин вахмистр, дозвольте задать вам вопрос.
— Ну, валяйте.
— Как же мне лучше поступить?
— Как поступить?
— Ну да, чтобы получить мою зубную щетку?
— Ах, чтобы получить вашу щетку? Подайте заявление.
— Не могу ли я в таком случае получить сегодня чернил и бумаги, господин вахмистр?..
— Нет.
— Почему нет, господин ва…
— Потому что вам положено писать раз в два месяца, а вы месяц назад уже писали.
— Так это же я писал своему адвокату.
— Не имеет значения!
— Так, значит, нет никакой…
— Никакой.
— Не могу же я месяцами сидеть здесь без зубной щетки!