Он посмотрел в окно.
— Да, видимо, кто-то шумел на улице. А мне показалось, что здесь.
Она протянула руку к выключателю. И при этом подумала: «Я должна сейчас же потушить свет, иначе я не удержусь и взгляну на хлебницу. А на хлебницу мне смотреть нельзя».
— Пошли, — сказала она, потушив свет. — Шумели на улице. Когда дует ветер, водосточный желоб здорово ударяет о стену. Это наверняка водосточный желоб. На ветру он всегда стучит.
Они ощупью побрели по темному коридору в спальню, шлепая босыми ногами по полу.
— Да, сейчас ветрено, — промолвил он. — Всю ночь дул ветер.
После того как они уже улеглись в постель, она сказала:
— Ветер дул всю ночь. Стучал водосточный желоб.
— Да, а я думал, что шумели на кухне. Оказывается, то был водосточный желоб. — Он произнес эти слова так, словно уже засыпал.
Но она заметила, как неестественно звучал его голос. Потому что он лгал.
— Холодно, — сказала она, тихонько зевнув. — Я залезаю под одеяло. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — ответил он и прибавил: — Да, стало уже очень холодно.
Потом наступила тишина. Прошло довольно много времени, и она услышала, что он тихо и осторожно жует. Она старалась дышать глубоко и ровно. Пусть думает, что она уже спит. А он жевал так размеренно, что она, прислушиваясь, и в самом деле заснула.
Когда на следующий вечер он вернулся домой, она пододвинула к нему четыре ломтика хлеба. Прежде ему полагалось только три.
— Можешь съесть все четыре, — сказала она, отходя от лампы. — Я все равно плохо переношу этот хлеб. Съешь лучше ты лишний кусок. Я этот хлеб не особенно хорошо переношу.
Она заметила, что он низко склонился над своей тарелкой. На нее он не смотрел. В это мгновенье ей стало жаль его.
— Так не годится, ведь тебе останется всего два ломтика, — сказал он, не подымая глаз от тарелки.
— Ну и что же? На ночь мне вредно есть хлеб. Ешь. Ешь.
Прошло некоторое время, прежде чем она снова уселась к столу, ближе к лампе.
Перевод Л. Черной.
БОЖИЙ ГЛАЗ
Божий глаз, круглый, с красным ободком, лежал в белой глубокой тарелке. Тарелка стояла на нашем кухонном столе. Окровавленные внутренности и молочно-бледный скелет огромной рыбы делали его похожим на поле битвы. Глаз на белой тарелке принадлежал треске. А сама треска, разрезанная на большие белые мясистые куски, лежала в кастрюле и варилась. Глаз был одинок. Это был божий глаз.
— Не катай глаз взад и вперед по тарелке, — сказала мне мать.
Но я уже разохотился его катать и спросил:
— Почему? Треска же не заметит. Она варится в кастрюле.
— Глаз не игрушка. Он создан господом богом, точно так же как и твой, — сказала мать.
Глаз уже перестал с бешеной скоростью кататься по тарелке, и я спросил:
— Это вот создал господь бог?
— Конечно, — ответила мать, — и глаз принадлежит господу богу.
— А не треске? — допытывался я.
— И ей тоже. Но прежде всего господу богу.
Подняв взгляд от тарелки, я увидел, что мать плачет. Сегодня, в день, когда у нас была треска, умер мой дедушка. Мать, плача, вышла из кухни. Тогда я пододвинул к себе тарелку, на которой лежал одинокий глаз с красным ободком, глаз, будто бы Принадлежавший господу богу. И ниже наклонился к тарелке.
— Так ты, значит, глаз нашего господа бога? — прошептал я. — Ну тогда ты, наверно, можешь сказать, почему сегодня вдруг умер дедушка. Скажи, эй, ты, скажи!
Глаз молчал.
— Даже этого ты не знаешь, — торжествуя, прошептал я. — Притворяешься божьим глазом, а даже не знаешь, отчего умер дедушка. А он еще вернется, мой дедушка? — спросил я, глядя в тарелку. — Скажи, он еще вернется? Эй, ты, отвечай. Ты же должен это знать. Или он никогда не вернется?
Глаз молчал.
Я еще ближе придвинул свои губы к глазу и еще раз настойчиво и серьезно спросил:
— Так мы, значит, никогда больше не увидим дедушку? Говори же. Увидим мы его когда-нибудь? Мы ведь можем его где-нибудь встретить, верно? Скажи, ну скажи, встретим мы его? Ну, скажи, раз ты божий глаз, то скажи!
Глаз молчал.
Тогда я в ярости оттолкнул тарелку. Глаз скользнул через край на пол. И там остался лежать. Я на него уставился. Глаз лежал на полу. Это был божий глаз. Божий глаз лежал на полу. И ничего не говорил. Я все смотрел на него. Нет, молчит. Я встал. Я встал медленно, чтобы и богу дать время. Медленно, медленно пошел к двери. Взялся за ручку. Медленно нажал на нее. Спиной к глазу я еще целое долгое-долгое мгновение ждал у кухонной двери. Ответа не было. Бог молчал. Тогда, не оглядываясь на глаз, я вышел, громко хлопнув дверью.