Он звонит. Дверь скрипит и отворяется.
Ф р а у Х л а м (с безразличной, ужасающей, обтекаемой приветливостью, которая страшнее всякой злобы и грубости). Что вам угодно?
Б е к м а н. Добрый день, я…
Ф р а у Х л а м. Что?
Б е к м а н. Вы не знаете, куда подевалась наша медная табличка?
Ф р а у Х л а м. Что за «наша табличка»?
Б е к м а н. Табличка, которая всегда висела здесь.
Ф р а у Х л а м. Откуда мне знать?
Б е к м а н. Может быть, вы знаете, где мои родители?
Ф р а у Х л а м. Кто такие? Кто вы такой?
Б е к м а н. Меня зовут Бекман. Я здесь родился. Это же наша квартира.
Ф р а у Х л а м (становится все болтливее и нахальнее, но это не нарочитое хамство). Ничего подобного. Это квартира наша. Вы здесь родились? Ну, это дело не мое, но квартира-то не ваша. Она принадлежит нам.
Б е к м а н. Да-да. Но куда делись мои родители? Где-то ведь должны они жить!
Ф р а у Х л а м. Вы сын этих людей, этих Бекманов, так вы говорите? Ваша фамилия Бекман?
Б е к м а н. Да, конечно. Я Бекман. Я и родился здесь, в этой квартире.
Ф р а у Х л а м. Это ваше личное дело. Меня оно не касается. Но квартира принадлежит нам.
Б е к м а н. А мои родители! Где же остались мои родители? Не могли вы мне сказать, где они находятся?
Ф р а у Х л а м. Вы не знаете? И уверяете, что вы их сын. Это, однако, странно. Ну, уважаемый, если вы даже этого не знаете…
Б е к м а н. Бога ради, куда же они делись, мои старики? Тридцать лет здесь прожили, и вдруг, нате вам, нет их здесь. Скажите же что-нибудь! Где-то ведь должны они быть.
Ф р а у Х л а м. Разумеется. Насколько мне известно: капелла пять.
Б е к м а н. Капелла пять? Что за капелла пять?
Ф р а у Х л а м (раздумывает, и скорее сочувственно, чем грубо). Капелла пять в Ольсдорфе. Вы знаете, что такое Ольсдорф? Ну, гробовой поселок, что ли. Знаете, где он находится? Возле Фюльсбюттеля. Там, наверху, три конечные остановки. В Фюльсбюттеле тюрьма, в Альстердорфе сумасшедший дом. А в Ольсдорфе кладбище. Вот они и поселились там, ваши старики. Там теперь и живут. Отошли, сове отжили, кончились. И вы будто этого не знаете?
Б е к м а н. Да что они там делают? Разве они умерли: Ведь вот только сейчас были живы. Откуда же мне это знать? Я три года пробыл в Сибири. Больше тысячи дней. Умерли? Ведь только сейчас были живы. Почему же они умерли — раньше, чем я вернулся домой? Они же ничем не болели. У отца, правда, был кашель. Но он всю жизнь кашлял. А у матери вечно мерзли ноги от кафельного пола в кухне. Но от этого ведь не умирают. Почему же они умерли? Никакой им надобности не было. Не могли же они так, ни слова не говоря, взять да и умереть.
Ф р а у Х л а м (доверительно и с вульгарной сентиментальностью). Ну и чудила же вы, сынок. Ладно, отставим. Тысяча дней Сибири, ясное дело, не шутка. Тут не удивительно, что шарики за ролики зайдут. Не сдюжили эти Бекманы, понятно? Тяжеловато было старым людям в третьей империи, вы же сами знаете. Где уж такому старику в военной форме ходить. Да и насчет евреев очень уж он был дошлый, это вы тоже знаете, раз вы его сын. Не терпел он евреев. У него желчь от них разливалась. У меня руки чешутся их всех прогнать в Палестину, то и дело кричал он. А в бомбоубежище, как бомбу сбросят, так он евреев проклинает. Активный был ваш старик, не в меру даже. И уж слишком выкладывался во время нацизма. А когда с коричневыми молодчиками было покончено, за него здорово взялись. Из-за евреев. Немножко он перебрал с еврейским вопросом. И как это человек не умел придержать свой язык? Зачем ему такая активность понадобилась? Энергичный, верно, характер был у старого Бекмана. Вот после коричневорубашечников его стали на свет рассматривать, и вышло, что от старика уже одна труха осталась. Скажите, пожалуйста, я вот все смотрю и не могу от смеха удержаться, что это за дурацкую штуку вы насадили себе на нос вместо очков? Зачем вам эта ерундовина? Нельзя же ее за очки считать. У вас что, нету нормальных очков, что ли?