— Но ведь ты устаешь, я думаю.
— Привычка, Елена, просто привычка.
— Да не буквально, знаешь ли. А вроде как образно. В переносном смысле. Понимаешь?
— Ах, в переносном, говоришь? В переносном?
— Ну да, иносказательно, понимаешь?
— Ах, понимаю, что ты имеешь в виду. Теперь понимаю, значит, иносказательно, мостовая плоха иносказательно, ты это имеешь в виду? А?
— Да, вот видишь… У нас там в деревне ступаешь по земле. Поэтому всегда знаешь, где ты и что у тебя есть. А тут у вас под ногами гладко. И если долго идти, то устаешь. Тогда не замечаешь скользких мест. И вдруг, оказывается, лежишь. А на чем лежишь здесь, в городе? Герман, я спрашиваю тебя, на чем лежишь-то?
— Не скажи, Елена, нет, не скажи. Мостовая у нас всегда чистая. Я тридцать семь лет подметаю. Каждый камень мне известен. Когда я пройдусь с метлой по камням, они как вылизанные, голубушка моя. Как вылизанные.
— Я же знаю, Герман, но…
— Не зря меня держат тридцать семь лет на государственной службе. Мы все столько же служим. И не зря, Елена, можешь мне поверить. Когда я пройдусь с метлой, мостовая как вылизанная, вот что, голубушка, как вылизанная.
— Да я знаю, Герман. Я же говорю только в переносном смысле, иносказательно, понимаешь?
— В переносном — пусть. Но я работаю чисто, когда принимаюсь за дело. А если ты говоришь иносказательно, то, может быть, ты и права. Но ведь и у вас не все так уж чисто, Елена, не забудь. В деревне тоже всякое случается, голубушка.
— Ну знаю, Герман. Знаю. Но здесь, в городе…
— Конечно, здесь, в городе.
— Понятно, здесь, в городе…
Брат и сестра долго стоят в подворотне. Вечер становится еще более лиловым. Вечер постепенно переходит в ночь. По временам проплывают мимо влюбленные пары. Весь город стал лиловым. Только окна местами то желтые, то зеленые. Иногда и красные. Но все остальное лиловое. Влюбленные пары изредка роняют слово. А порой и ни одного. Лиловый цвет совсем потемнел. Он поглотил все.
Господин Лоренц хлопает себя по лбу.
— Комары, — заявляет он. — Как только перестаешь курить!
— Ну, я пойду, — говорит сестра, — а то будет поздно.
— Да, — соглашается господин Лоренц. — И не думай ты так много, слышишь? Он, наверное, вернется. Ведь как часто слышишь, что пропавший без вести вдруг возвращается. Война уже давным-давно кончилась, а все-таки возвращаются, и довольно часто.
— Ах, знаешь ли…
— Нет, нет, Елена, не сдавайся! Женщина из семьи Лоренцев не позволит себе сдаться. Хотя бы ради детей. В конце концов, им ты нужна. И ты не имеешь права падать духом. А он вдруг, неожиданно-негаданно и появится.
— Ах, Герман…
— Выдержать надо, Елена, выдержать. Вот увидишь, он неожиданно придет. Все уладится, Елена! Такая война приносит много горя. Но потом все улаживается. У меня тоже было немало горестей из-за войн, скажу я тебе. Порядочно горестей. Но все потом улаживается, Елена, могу тебе сказать, все потом улаживается. У меня была целая куча горестей с войнами. В тот раз с первой. А из-за этой тем более — могу сказать тебе на ухо: эти годы пришлось мести двойной участок. Всех наших метельщиков забрали на фронт. Даже больных. А у оставшихся была куча неприятностей, скажу я тебе. Все эти годы мы убирали двойные участки. При тогдашнем питании. И потом метлы так изнашивались. А улицы были сплошь загажены. Когда парни уходили из казарм на вокзал, мы потом три дня убирали за ними. Хороший вид имели улицы между казармами и вокзалом, как ты думаешь? Уж поверь мне. Но все опять наладится. Вот увидишь, Елена, он еще вернется, говорю тебе, он вернется. Все наверняка наладится. И у нас было то же самое. Сколько всякого горя. А теперь наши парни возвращаются. Теперь, когда все миновало. И теперь они подбирают, что ни увидят. Нет, не только пехотинцы. Все. Скоро на улицах уже ничего не останется. Нынче ни один человек ничего не выбрасывает, говорю тебе. Теперь все только собирают. А как они тогда загаживали мостовые по пути из казарм на вокзал! Да еще под музыку! Ай-яй-яй! Нам пришлось бог знает сколько вывозить, поверь мне. Чтоб их черт побрал, эти войны.
— Так ты считаешь… — спросила Елена.
— Что? — отозвался господин Лоренц.
— Да что он еще может вернуться?
— Ну конечно же, Елена, конечно. Я же говорю — все уладится. Вспомни про улицы. Как они были загажены. От самых казарм и до вокзала сплошь дерьмо. Всякий раз, когда была отправка на фронт, нам приходилось потом отдуваться. А вот теперь все миновало и улицы как вылизанные. Дело не только в солдатах, Елена. Никто не сорит. Никто, Елена.