57 похоронили под Воронежем. Я лейтенант Фишер. Меня позабыли. Я был еще не совсем мертв. Уж два раза я ложился. Теперь я господин Фишер. Мне 25 лет. 25 раз по 57. А тех похоронили под Воронежем. Только я, я один еще бреду по дороге. Я должен дойти до трамвая. Голод грызет меня. Но у бога нет ложки. Нет у него ложки. Мне 25 раз по 57. Отец меня предал, и мать вытолкнула из себя. Она с криком ввергла меня в одиночество. Ужасное одиночество! Полное одиночество…
И вот я иду по длинной улице. Улица колеблется от волн вселенной. Но кто-то все время играет на рояле. Все время кто-то играет на рояле.
Когда отец в первый раз увидел мою мать — кто-то играл на рояле. Когда я родился — кто-то играл на рояле. В школе, в день памяти погибших героев, — кто-то играл на рояле. Когда началась война и мы сами должны были стать героями — кто-то играл на рояле. В госпитале — вновь кто-то играл на рояле. Война кончилась — а кто-то все играет на рояле. Все время кто-то играет. Все время играет на рояле. По всей длинной улице…
Паровоз гудит. Тимм говорит, что он плачет. Как посмотришь вверх, звезды дрожат. Все гудит и гудит паровоз. А Тимм говорит, что он плачет. Не переставая. Ночь напролет. Всю долгую ночь напролет. Он плачет, и сердце начинает щемить, когда он так плачет, говорит Тимм. Плачет, как ребенок, говорит Тимм. Плачет, как ребенок, говорит Тимм. Мы едем на платформе с дровами. Дрова пахнут лесом. Платформа без крыши. Звезды, как взглянешь вверх, дрожат и мерцают.
Вот опять гудит паровоз. «Слышишь? — спрашивает Тимм. — Опять он заплакал». Я не понимаю, с чего паровозу плакать? Но так говорит Тимм. Плачет, как ребенок, говорит он. Тимм говорит, я не должен был сталкивать старика с поезда. Я не сталкивал старика. Ты не должен был этого делать, говорит Тимм. Но я и не делал. Паровоз плачет, слышишь, как он плачет, говорит Тимм. Ты не должен был этого делать. Я не сталкивал старика с поезда. Паровоз не плачет. Он гудит. Паровозы всегда гудят. Он плачет, говорит Тимм. Старик сам свалился с поезда. Никто его не трогал. Он заснул. Тимм, заснул, говорю я тебе. И свалился во сне. Ты не должен был этого делать. Он плачет уже целую ночь. Тимм говорит, что не следует сталкивать старых людей с поезда. Да я этого и не делал. Старик заснул. Ты не должен был этого делать, говорит Тимм. Тимм рассказывает, что в России он дал старику пинка. Уж очень старик был медлителен и брал за раз слишком мало. А они перетаскивали боеприпасы. Вот тут-то Тимм и дал старику пинка. Но старик медленно, медленно повернул голову, рассказывает Тимм, и печально взглянул ему в глаза. Больше ничего… И лицо у старика было, как у его родного отца. В точности как у отца, рассказывает Тимм. Паровоз гудит. Иногда кажется, что он кричит. Тимм даже думает, что он плачет. Может быть, Тимм и прав. Но я не сталкивал старика с поезда. Он захрапел. И свалился сам… Ведь вагон порядком потряхивает на рельсах. Как посмотришь вверх, звезды дрожат. Платформа сотрясается от космических волн. Паровоз гудит. Нет, кричит, кричит так, что звезды дрожат.
А я все еще в пути. Два, три, четыре. Иду к трамваю. Уж два раза я ложился. Почва колеблется от волн вселенной. Все из-за голода. Но я все же иду. Я уж давно, давно иду. По длинной, длинной улице. По улице.
Маленький мальчик протягивает руки: я пришел за гвоздями. Кузнец отсчитывает гвозди. Трое? — спрашивает он. Папа сказал, для троих.
Гвозди падают прямо в руки. У кузнеца большие толстые пальцы, а у мальчика тонкие пальчики. Они вот-вот сломаются под тяжестью больших гвоздей.
— А тот, кто говорит, будто он сын божий, тоже среди этих троих?
Мальчик кивает.
— Он все еще говорит, что он сын божий?
Мальчик кивает.
Кузнец еще раз берет в руки гвозди. Потом опять бросает, и они падают мальчику в руки. Маленькие ручки вот-вот сломаются под их тяжестью. Затем кузнец говорит:
— Ну вот!
Мальчик уходит. Гвозди такие блестящие. Мальчик пускается бегом. Гвозди дребезжат. Кузнец берет молот. Ну что ж, говорит он. И вдруг мальчик слышит позади себя: «Бамм-бам. Бамм-бам». Он опять кует, думает мальчик. Кует гвозди, много блестящих гвоздей.
57 похоронили под Воронежем. Я уцелел, но меня мучает голод. Царство мое от мира сего, от мира сего. И кузнец напрасно делал гвозди, гей, да ты… напрасно, пехота, напрасно, красивые, блестящие гвозди. Ведь 57 похоронили под Воронежем. Бамм-бам — кует кузнец. Бамм-бам — кует он под Воронежем. 57 раз бамм-бам. Бамм-бам — кует кузнец. Бамм-бам — шагает пехота. Бамм-бам — грохочут пушки. А рояль играет и играет — бамм-бам, бамм-бам, бамм-бам.