Избранное

Чем я жив, сам удивляюсь.Адские терплю я муки,Поглощая только знаньяИ грызя гранит науки».«Мой черед! – мяукнул пестрыйКот-пройдоха сиплым басом.Был он весь в рубцах, посколькуКраденым питался мясом. —Вынужден я жить, несчастный,С лавочником, зверем лютым;По уши погрязший в плутнях,Он кота ругает плутом.И аршином, тем, которымВсех обмеривает тонко,Бьет меня он смертным боем,Если я стяну курчонка.Пряча когти, мягкой лапкойОн ведет свои делишкиПокупателю мурлыча,С ним играет в кошки-мышки.Ем я досыта, и все жеЯ кляну свой жребий жалкийК каждому куску прибавка —Дюжина ударов палкой.Хоть не шелк я и не бархат,Мерит он меня аршином.Вы мне верьте – хуже смертиЖизнь с подобным господином».Повздыхав, все стали слушатьСледующего собрата.Речь, манеры выдавалиВ нем кота-аристократа.«Вам поведаю, – он всхлипнул, —О плачевнейшей судьбине:Отпрыск знаменитых предков,Впал в ничтожество я ныне.Обнищав, от двери к двериОбхожу я околотокИ свои усы утратилНа лизанье сковородок.Должен я в чужих помойкахЧерпать жизненные блага,Ибо хоть богат сеньор мой,Он отъявленнейший скряга.Голодом моря, однакоОн не пнет и не ударит:Ведь тогда б он дал мне взбучку,А давать не может скаред.Нынче, из-за черствой коркиРазозлясь, он буркнул хмуро:„Жалко бить: скорняк не купит,Коль дырявой будет шкура“.Неужели вас не тронулСтрашной я своей судьбою?»Он замолк. Тут кот бесхвостыйИ с разорванной губою,Кот, что выдержать способенДесять поединков кряду,Кот, что громче всех заводитМартовскую серенаду,Начал речь: «Я буду краток —Не до слов пустопорожних, —Сущность дела в том, сеньоры,Что хозяин мой – пирожник.С ним живу я месяц. Слышал,Что предшественников массаБыло у меня; в пирог жеЗаячье кладет он мясо.Если не спасусь я чудом,Вы устройте мне поминкиИ на тризне угощайтесьПирогами без начинки».Тут вступил оратор новый,Хилый, с голосом писклявым.Познакомившись когда-тоС неким кобелём легавым,Вышел он из этой встречиКривобоким и плешивым.«Ах, сеньоры! – обратилсяОн с пронзительным призывом. —То, что вам хочу поведать,Вы не слышали вовеки.Злой судьбой определен яК содержателю аптеки.Я ревенного сиропаНализался по оплошке.Ах, такой понос не снился,Братцы, ни коту, ни кошке!Ем подряд, чтоб исцелиться,Все хозяйские пилюли;Небу одному известно,Я до завтра протяну ли».Он умолк. Тут замурлыкалКот упитанный и гладкий,Пышнохвостый, на загривке —Жирные, в шесть пальцев, складки.Жил давно безгрешной жизньюВ монастырской он трапезной.Молвил он проникновенно:«О синклит достолюбезный!От страстей земных отрекшись,Я теперь – от вас не скрою —К сытости пришел телеснойИ к душевному покою.Братие! Спасенья нет намВ сей юдоли слез, поверьте:Заживо нас рвут собаки,Гложут черви после смерти.Мы живем в боязни вечнойВысунуться из подвала,А умрем – нас не хоронят,Шкуру не содрав сначала.Я благой пример вам подал.От страстей отречься надо:Оградит вас всех от бедствийМонастырская ограда.Вы пройдете некий искус,Ознакомитесь с уставом, —И трапезная откроетВожделенные врата вам.Добродетели кошачьейМир не ценит этот черствый.Хочешь быть блажен – спасайся,Тщетно не противоборствуй.Страшен мир, где кошек топят,С крыш бросают, петлей давят,Шпарят кипятком и варом,Бьют камнями, псами травят.Главное, что угрожаетГибелью нам, мелкой сошке,То, что с кроликами схожиОсвежеванные кошки.Ловкачами и ворамиНас молва аттестовала:„Знает кот, чье съел он мясо“,„Жмурится, как кот на сало“.А хозяева-то нашиРазве не плутуют тоже?На сукне ловчат портные,А башмачники – на коже,Каждый норовит снять сливки.Им ли укорять нас, еслиПлут указы составляет,Плут сидит в судейском кресле?Альгуасил, сеньор мой бывший,Прятался в чулан, коль скороСлышал по соседству крики:„Караул! Держите вора!“Братья, следуйте за мною,Процветем семьей единой…»Тут собранье всколыхнулось:Явственно пахнуло псиной.Миг – и крыша опустела,Врассыпную вся орава,Дабы избежать знакомстваС челюстями волкодава.И шептались, разбегаясь:«До чего ж ты безысходна,Жизнь кошачья! И на крышеНе поговоришь свободно».