Очнувшись от тяжкого, бредового сна на голбце у Афанасеи, он соскочил на пол, пройдя к столу, тряхнул пустой графин. Не спеша оделся, позвал:
- Афанасея!
Никто не отозвался. Он крикнул ещё раз.
- Чего орёшь, баламут? – донеслось из другой комнаты.
- Заснула, что ли? Налей – душа горит!
- И куда в тебя лезет? – она зашла, склонилась к столу. Большие, круглые груди оттянули кофтёнку вниз. Цепким намётанным глазом Фатеев отметил впадинку, показавшуюся в расстёгнутом вороте и, отшвырнув графин, зверино стиснул Афанасею.
- Пусти! – женщина схватила его за горло, сдавила.
Под руками что-то хрустнуло. Фатеев обмяк, осел на пол. Ударив его по щеке, привела в сознание.
- Чтоб духу твоего не было! Ишь, чего удумал!
- Стемнеет – уйду. Днём увидать могут.
- Я, может, этого и хочу!
- Туда рвёшься? – Фатеев показал на восток. – Не рвись! Я побывал – сбил охотку.
- А я не бывала. Мне в диковинку...
- Выбрось из головы, Афанасея! Я вон какой ухарь был – и то ухайдакали... Живи на воле и радуйся.
- Нету у меня радости! Увезли её, как тебя когда-то увозили...
- Неуж из-за Науменко?
- А хоть бы и так! – в голосе женщины прозвенела гординка за себя, за привязанность и верность свою к человеку, ради которого можно поехать хоть на край света.
- Рехнулась баба! С пузом-то!
- Будет! – обрезала Афанасея. – Теперь уходи.
Как ни осторожничал Фатеев, его всё-таки увидели и узнали.
Вернувшись с работы, Шура Зырянова пошла к Дугину доить корову. На крыльцо к дяде, воровски озираясь, поднялся кто-то высокий, незнакомый. Сперва подумала на Сазонова, но тот бы не стал таиться.
- Ты бы остерегался, Алёха! – говорил Дугин, впуская гостя.
- И так на каждом шагу оглядываюсь, – ответил высокий, и Шура узнала по голосу Фатеева.
- Такая у тебя доля!
«Вернулся, значит? У кого же он обитал? У дяди не примечала...» – Бросив подойник, побежала к Тепляковым.
- Ну, ты молодец, Александра! – подхватил Ефим. – Никому ни слова!
- Поцелуй, ежели молодец...
- За это стоит... – он неловко ткнулся губами в её щеку и заторопился.
- Ты куда? Побудь со мной...
- Потерпишь. Сперва Фатеева задержать надо...
Фатеев собирался уходить.
Хлопнула калитка.
Во двор вбежали милиционер, Ефим и Прокопий.
Зачем-то сорвав с себя бушлат, Фатеев выругался, схватил наган и затаился у двери.
- Сдавайся! – взойдя на крыльцо, сказал милиционер. – Всё равно не уйдёшь...
- Посмотрим! – отвечал Фатеев и всадил в дверь две пули.
- Ах ты вражина! – удивился Андрей Михайлович и спрыгнул вниз. В плече чернёного полушубка белела дырка, из которой вывернуло наружу мех.
- Сдавайся! В мышеловке сидишь...
Фатеев подбежал к окну, опять выстрелил и на этот раз попал в Прокопия. Тот прянул навстречу пуле и, сделав шаг-другой, клюнулся лицом в завалину. Забыв об опасности, Ефим кинулся к другу. Прокопий был мёртв.
Выдавив в горенке окошко, Фатеев скачками побежал к лесу.
За ним никто не гнался.
Лес встретил беглеца неприветливо. Осыпая снежную пыль, возмущённо шумели деревья. Поверху играл весёлый ветерок, которому вскоре наскучила эта невинная забава, и он грянул со всею богатырской удалью. Фатеев попрыгал вокруг сосны, побегал и, не выдержав пронизывающего до костей холода, затрусил к деревне.
На улице хлопотали люди.
Подле Прокопия билась в рыданиях мать.
Рядом, глядя пустыми глазами в пространство, стояла Катя.
Человек, для которого она жила, был мёртв.
И у неё в душе всё омертвело.
Фатеев опять прокрался к Афанасее. Одну ночь провёл у неё в бане. На другую, отыскав в условленном месте ключ, забрался на печь и долго отогревался, прижимаясь шершавой лишаистой щекой к горячим кирпичам. Дробно чакали зубы: теперь уже не от холода.
По-бабьи сморщив красивое злое лицо, он жутко и надрывно завыл, как старый голодный волк в межсезонье.
Глава 55
Начальник строительства, весёлый, разбитной, с такой же весёлой фамилией – Рукосуйчик, – принял их хорошо.
- На гешефт прибыли, хлеборобы? Эт-то приятно. А у вас в колхозе зубы чик-чик, да? Ну, пожалуйста, – не давая вымолвить слова, тарахтел Рукосуйчик. – Зарабатывайте себе на здоровье. Ха-ароший я человек, да? А сколько дней протянут ваши орды? Кони? Нет, это не кони, это утиль, мешки с костями! – дёргая себя за длинный утиный нос, частил он.