Входит Евсей.
Евсей. Милостей у творца выпрашиваешь? Глух старикан-то, глух как тетеря. Дед мой покойный ему молился, отец мозолей на лбу набил сот сто, не меньше. А я лба единого разу не перекрестил – и ничего... хе-хе... присутствую.
Семён Саввич. Чем хвалишься, ошибка господня! Я вот огонь и воду прошёл, а после них – медные трубы. И жив, жив, потому как встаю с именем бога и ложусь с его же именем.
Евсей. Лучше б старушонку себе подыскал, да с ней и ложился. Или на худой конец с именем пресвятой девы. Она это... она любит стареньких.
Семён Савич. Креста на тебе нет, безобразник!
Евсей. Кресты – вот, полны карманы. Для старух отлил по их просьбам. Хошь – и тебе отсыплю. (Пересыпает в ладонях оловянные крестики.) Рупь штука. И на каждом Христос. Стало быть, не он создатель-то. А я, я его создал. Вот и смекай, кому молишься.
Семён Саввич. Я не этому... Я – всевышнему, который держит нас в страхе и совести.
Евсей. Насчёт совести я, слышь, не в курсе. А в страхе меня война держит. Вот приступит сюда Гитлер, как на быков, ярмо накинет...
Семён Саввич. Не приступит! Ни в жизнь не приступит! Бог не допустит!
Евсей. Оставь! Бог-то рублёвый... для старушонок утеха.
Семён Саввич. Пёс! Пёс! Безобразник! Дождёшься – он тебя громовой стрелой. И следует, следует!
Евсей. Стрелой пущай в Гитлера. Кашу-то он заварил. А мы расхлёбывай.
Семён Саввич. И ты, и Гитлер – оба вы сукины дети! Ни стыда в вас, ни совести.
Евсей. Ну ты не равняй меня с тем Кощеем! У меня сын – красноармеец.
Семён Саввич. Сын – верно, сын не в тебя удался. А ты всё о шкуре своей болеешь. Тошно глядеть! Уходи. Могу до рукоприкладства дойти.
Евсей. В писании что сказано? «Возлюби ближнего...» и так дальше!..
Семён Саввич. Ты дальний мне, дальше преисподней. Сгинь с глаз, кипеть начинаю!
Евсей исчезает. Семён Саввич, остынув, поскрёбся в окошко.
Входит Тоня.
Тоня. Молчит?
Семён Саввич. Третий день не подаёт голоса. Худо, худо...
Тоня. Хуже этого, что ещё может случиться?
Семён Саввич. Ага, больше-то вроде нечему. Раньше – на войне и после – страха перед смертью не знал. Теперь вот боюсь. Лучших людей уносит... самых дорогих после твоих родителей. Помнишь их?
Тоня. Откуда? Я же грудняшкой была, когда они померли. Деда, ты не задумывайся, а? Мне жутко, когда люди задумываются.
Семён Саввич. Душа кровью сочится.
Появляется Анна. Она в чёрном вдовьем платке. Из-под него – прядь седая.
Семён Саввич (пав на колени). Прости, Христа ради, Аннушка! Всё до последнего гвоздя распродам, а за корову расплатимся.
Тоня. Верь ему, тётя Нюра, верь. Не сейчас, так после сочтёмся.
Анна. О чём вы, бог с вами! Там люди гибнут – вот долг неоплатный.
Семён Саввич (целуя руку её). Праведница ты моя!
Тоня. Дедоньку домовничать оставляю. Бельишка у него небогато, да всё простирнуть надо. Ну и хлеб испечь... или ещё что.
Анна. Неухоженным не будет.
Семён Саввич. Я и сам пока в состоянии. Тебя растил – всю бабью науку превзошёл.
Анна. Может, к нам перейдёшь? Будем вместе горе мыкать.
Семён Саввич. Избу-то на кого брошу?
Анна. Кто на неё позарится? Колом подопрём.
Семён Саввич. Да ни за какие коврижки! Удумали: избу колом. Ишь чего! Заговорился я с вами. Пойду служивую собирать (Уходит.)
Тоня. Переживает, потому и упрямится. Теперь до могилы будет казниться.
Анна. Пусть те казнятся, кто до беды нас довёл. Он сошка мелкая. От Феди что было?
Тоня. Получила на прошлой неделе.
Анна. Почитала бы.
Тоня. Там слова разные... заветные.
Анна. Для меня недоступные? Эх вы, от матери таитесь. А тайна белыми нитками шита. Давно приметила, как ты цветы в окошко кидала.