Тоня. А он не понял.
Анна. Такой уж они народ, мужики... Мой Дёма... (Осеклась.) Пойти коров попроведать? Три дня на скотнике не бывала. Твою группу, однако, мне перепишут.
Тоня. Может, замену найдут?
Анна. Где её взять, замену? Лишних рук нету. (Уходит).
Входит Стеша.
Тоня. Уснул?
Стеша. Грудь дала – успокоился. Я от Кирилла письмо получила.
Тоня. Хорошее?
Стеша. Лучше не бывает. (Читает, не в силах сдержать радость.)
Высвечивается угол землянки, по которой расхаживает мрачный Фёдор.
Кирилл за столом пишет письмо.
Дальние раскаты орудий. Земля с потолка осыпается.
Кирилл. Лапушка моя! Может, нескладно пишу, за то не вини. Я не Данька, сочинять не умею. Но кабы умел все мысли положить на бумагу, сразу поняла бы, как сильно тебя уважаю. До войны обижал, глумился: не разглядел, глупый, что ты – моя доля. Вот сына родила – ещё одна свечечка загорелась в моей жизни. От этого жить стало теплей. Ежели погибну – научи его всему доброму. А самое первое – чтоб людей не обижал. Даже возненавидев, надо уметь полюбить человека. Его есть за что любить. Так мне отец внушал. А он был не без царя в голове...
Фёдор(подставив ладонь). Земля осыпается. Сидим как в могиле. А ведь живые мы, живые...
Кирилл. Вот нет отца, нет главного человека в роду Калинкиных. И я знаю, как тяжело маме. И нам горько, Стеша. Фёдор ходит темней тучи. Лютый стал, не подступись. Ну, ничего, остынет. Потому как война, и в ней поминутно люди гибнут. А за отца отомстим. Так и передай мамке. И поддержи её в минуту печали. Твой Кирилл Калинкин.
Землянку поглотила тьма.
Стеша. «Твой Кирилл Калинкин...» Твой Кирилл...
Входит дед Семён.
Тоня. Скоро ты обернулся!
Семён Саввич. Солдатская справа невелика: кружка, ложка, два полотенца. Сверх нормы ещё образок положил. Носи его около сердца.
Тоня. Я комсомолка, дедонька!
Семён Саввич. Не для молитв кладу, для ограждения. Вдруг пуля чикнет – образок медный защит.
Тоня. Ну давай. (Стеше.) На крикуна бы хоть одним глазком взглянуть.
Стеша. Смотри хоть сколько.
Подруги заходят в дом.
Семён Саввич. Эх, внученька! Тебе бы своих детей табунок! Детей, а не снайперскую винтовку.
Входит Анна.
Анна. Не опоздала?
Семён Саввич. В самый раз. С внуком твоим прощается.
Анна. После войны сама тебе внуков нарожает.
Семён Саввич. Дай бог, дай бог!
Тоня и Стеша. Снова присели перед дорогой. И снова – проводы. А зимний лист с тополя падает. Падает...
Семён Саввич. Всё провожаем, провожаем. Встречать-то когда будем?
Анна. Вон кто-то идёт... не Дёмушка ли?
Семён Саввич. Дёмушка?
Анна. Всё мнится, жив он... Войдёт, топориком застучит. Во дворе щепой сосновой запахнет.
Семён Саввич. А что, бывает. Меня сколь раз из списков вычёркивали, а я вот он, всё ещё здравствую.
Анна. Нет, не Дёмушка. Кто-то пришлый.
Семён Саввич. На костылях... Третьей ногой война одарила.
Стеша. Это же Андрей! Андрей Латышев! Он с нашими был вместе.
Женщины бросаются навстречу. Латышев отшатнулся от них.
Анна. Не узнал, паренёк? Анна я, Анна Калинкина. Моих-то давно видел?
Латышев. Давно, так давно, что теперь...
Анна. Что теперь? Что теперь? (Трясёт раненого.)
Латышев. Больно мне, тётка Анна.
Анна. Мне, думаешь, не больно? Ей не больно? Ходим и обмираем. (Отпустила.) Говори... всё, без утайки.
Латышев. А что говорить? Из госпиталя я. Полтора месяца провалялся.
Анна. Мне про сынов знать охота.
Латышев. Говорю, в госпитале был.
Анна. Может, зайдёшь, перекусишь с дороги? Заодно и побеседуем.
Семён Саввич. Отпусти его, Аннушка. Тоже ведь стариков обнять не терпится. И невеста небось ждёт.
Анна. Господи, мои-то когда воротятся? Хоть раненые. Хоть контуженные... лишь бы воротились!