Гурьевна. У вас сыновья на войне. И мой Тима там же.
К куче добра, сваленного на пороге, подходит Анна.
Анна (потерев колечко, сняла не сразу). Возьми. Без надобности теперь. (Отошла к топорам.)
Один топор – чёрный. Этот символ коробит людей. Они отводят взгляды.
Бурмин(бодрясь). Всё, что ли? Теперь второй вопрос на повестке. (Достаёт пол-литра.)
Семён Саввич. Давай не будем, Федот. Без вина горько.
Бурмин. У всякой скорби свои пределы. Надо и нам хоть на час распрямиться.
Из дома между тем гармонь вынесли.
Катерина. Жги, Прокопий, наяривай! Ты теперь первый парень.
Пронька усаживается на табурет, играет. Женщины, словно петь разучились, недружно подпевают.
Бурмин (отводя старика в сторону). Про Ждана приврал, или впрямь Ворошилов им занимался?
Семён Саввич. Мог заняться. Вполне мог. Такое моё мнение.
Входят Евсей, Латышев.
Евсей(Анне). Тобой, слышь, интересуется.
Анна. Приберёг весточку-то? Долго берёг...
Семён Саввич(оттесняя Латышева). Ты не так поняла, Аннушка! Он поклон привёз от ребят.
Анна. Не молчи, Андрей! Не молчи!
Семён Саввич. Опиши ей в подробностях... тот бой, подле речки.
Бурмин. Рапортуй, Андрюха. Мы тоже интересуемся знать.
Латышев. Значит так... значит, таким манером... Мы перед тем танка лишились. Поначалу как-то непривычно было. Потом освоились. Особенно Кирилл. Сигнал в атаку – он первым через бруствер. Фёдор, наоборот, не торопится. Зато так чисто косит, что после него и делать нечего...
Бурмин. Сибиряк, он такой! Он вроде медведя-шатуна, которого посреди сна разбудили.
Семён Саввич. Эдак, эдак! Мужики наши в гневе непобедимо страшные. Их лучше и не гневить.
Евсей. А мне на ум нехорошие мысли падали. Все живы, значит? Чего же лучше-то?
Катерина. Пляшите! В кои-то веки собрались.
Бурмин. Тебе лишь бы юбками потрясти.
Латышев. Был ещё и такой случай. Мы как раз переправу брали.
Стеша(налила водку). Отведай, Андрей Егорыч! Под винцо-то легче беседовать. И вы присаживайтесь поближе.
Рассаживаются. Сорвавшись с Пронькиного плеча, вскрикнула гармошка.
Семён Саввич. А про гармониста забыли! Эх вы, трясогузки!
Стеша. Ничуть не забыли. Садись сюда, миленький. Да смотри тётку Катерину не отбей у председателя.
Негромко, невесело смеются.
Латышев. Ну, стало быть, реку эту форсировали...
Семён Саввич. Какую реку?
Латышев. Что?
Семён Саввич. Какую реку, спрашиваю? Названье запамятовал?
Латышев. Без названия речонка. В самый разлив дело было...
Анна. Не насилуй себя, Андрюша... сердце матери не обманешь.
Латышев. Сил моих нет больше! Слов нет! (Вынув газету.) Тут всё... всё сказано.
Стеша (вырывает у него газету). «Последний бой... бой братьев Калинкин...н-ных...». Ма-ама! Что ж это, мама?! Замужем не была – овдове-ела...
Анна, прижав её к груди утешает, одолевая своё горе.
Латышев. Я в госпитале был, когда их... когда они... Сам из газеты узнал... На танке в тыл прорвались к немцам... нашумели, ушли бы – горючее кончилось.
Стеша. За что? За что, мама-а-а-а?!
Катерина. Сеструха, дорогая моя.
Гурьевна. Будто скала на голову рухнула.
Евсей. Пойдём, старуха. Тут сейчас такое начнётся!.. Пойдём, Тима велел мириться. (Уводит Гурьевну.)
В доме опять вскрикнул ребёнок.
Стеша. Молчи! Лучше бы ты помер, безотцовщина!
Анна. Не смей! Ему жить... ему род продолжать! (Уходит в дом.)
Семён Саввич. Иисусе, ты-то куда смотришь? Эй! (Грозит небу.)
Бело на улице.
Семён Саввич в избе Калинкиных качает зыбку с младенцем.
Входит Евсей. Старик напрягся, словно ждёт очередной чёрной вести.