Матвей. Человек должен лежать под землей, растить деревья и травы. Он и мёртвый должен трудиться, чтобы отблагодарить землю, родителей за дарованную ему жизнь.
Ефим. Мне не за что благодарить своих родителей. Они сотворили меня без моего согласия. Дай трубку. Теперь мой черёд.
Матвей. Тебя мать родила. И когда ты был в её чреве, ты просился на волю. Девять месяцев стучал головой, руками, ногами.
Ефим (энергично затряс головой). Не девять, Матвейка, шестьдесят лет. У человека нет воли, не-ет! Живёт он и до последнего часа болтает о воле, так и не изведав её. Вот ты волен?
Матвей. Я?! (Подумав.) Да, я волен.
Ефим. Врё-ёшь, не волен! Потому что убить меня хочешь. И помереть со мной рядом. Но, и оставшись жить, ты не освободишься от меня, мёртвого. Я – тынзян на твоей шее.
Матвей. Ты волк, попавший в капкан. Ты всегда был волком.
Ефим(не без гордости). Был. И остался. Такая жизнь. Ну, копай мне последнее жилище. Земля стылая – долго провозишься.
Матвей. Начну, когда догорит костёр. Под ним и начну. Ты мне поможешь.
Ефим (покачав головой). Помог бы. Но я никогда не работал.
Матвей. И там тоже?
Ефим. И там. Там были люди, которые всё делали за меня. Я был паханом. Знаешь, что это такое?
Матвей. По-лагерному, наверно, шаман. Раз нигде не работал.
Ефим. Ты угадал. Это почти одно и то же. (Передав трубку.) Кури.
Матвей. Тебе не страшно умирать, Ефим?
Ефим (бесшабашно смеётся). Если мне не было страшно жить, то почему же я должен бояться смерти?
Матвей. Ая боюсь.
Ефим. Боишься – живи.
Матвей. Я дал себе слово. Я дал слово, когда отыщу тебя, – убью. И сам умру тоже.
Ефим (сочувствуя ему). Как мало тебе нужно! Двадцать или даже больше лет жить одной мыслью! Да погоди! Ты счёту-то хоть научился?
Матвей. Меня учила считать Маша. Это было в тридцать третьем.
Ефим(кивает): Однако так.
Матвей. Охотился – считал убитых зверей. Воевал – считал убитых врагов. Я умею считать.
Ефим. Столько лет прошло – подумать! А ты так и не поумнел. Жил маленькой местью за одну маленькую никому не нужную жизнь.
Матвей. Эта жизнь была нужна мне... детям, которых она учила, их детям. Машина жизнь была нужна всем.
Ефим. Там, далеко. Прошла война. Я грамотный, я читал газеты и знаю: на этой войне погибли многие миллионы. Среди них были такие, кто много лучше твоей учителки. И – умнее. Если их обрекли на гибель, значит, они никому не нужны.
Матвей. Мне трудно спорить с тобой. Ведь ты говорун, шаман. Но я думаю, всякий человек нужен.
Ефим. Значит, нужен и я. Зачем же ты хочешь меня убить?
Матвей. Потому что ты убил Машу. И я дал слово. Теперь я должен.
Ефим(смеётся). Никто никому не должен. А это понимают только умные. И потому их чтут. Их называют паханами, шаманами или ещё как-нибудь.
Матвей. Я всё равно тебя убью.
Ефим. Думаешь, стану просить пощады? (Снова зажигает спичку.) Для меня жизнь человеческая вроде этой спички. Догорела и – нет её. И меня на одну вспышку осталось. Я это знаю и спокоен. А ты столько прожил и ничего не постиг. Слова, чувства, разум – всё прежнее. Только голова в куржаке. И ум, наверно, оттого совсем вымерз. Если он был.
Матвей. Может, и не было. Но я своему слову верен.
Ефим (смеётся, потом кричит, и крик возвращается эхом). Слово! Сло-овооо! Слышал? Слово – звук, вроде крика совы или выстрела. Как можно быть верным звуку? Разве он нуждается в этом? Услышал раз и – забыл.
Матвей упрямо качает головой. Ефима это забавляет.
Да ведь и слова бывают разные: русские, ненецкие, книжные, блатные... и в разное время они по-разному звучат. Слово, которое нравилось дедам, уже не нравится их внукам. У одних народов цветок пахнет, у других он воняет. Ты запаху верен или вони?
Матвей(угрюмо). Не серди меня, Ефим. (Передав трубку.) Стар ведь, а как легко смотришь на всё. Словно совесть твоя ничем не отягощена.
Ефим(смеётся). Совесть – разве нарта? В неё не сядешь, не положишь груз... Я говорил тебе о спичке. Она горит с головки, где хранится её разум. Разум – и больше ничего. Наш разум тоже в голове. Он может человека обозначить хорьком, пулю – монетой. Но хорёк останется хорьком, пуля – пулей. Разум велик и ловок, Матвей. Он бережёт себя. Но и он умрёт, когда сгорит вся спичка.