Маша(смеётся). Все белки любят орехи. Неужели я и вправду похожа на белку? Нет, правда, похожа?
Матвей. Чистая правда.
Маша. Ты превосходно говоришь по-русски. А я уже нормально по-вашему говорю? Хой ниня пирця пя вадедесава. Понятно?
Матвей. На холме растёт высокое дерево. Понятно.
Маша. Матвей нянданя нюдако нганоханмингаха. На маленькой лодке плывут Матвей и его брат. Правильно?
Матвей (насупившись). Неправильно. Мы с братом плывём на разных лодках. Ты быстро освоила наш язык. И всё же, когда будешь говорить с детьми, зови меня, а не Ефима.
Маша. Договорились. Но почему ты всё время пугаешь меня Ефимом? Он совсем не такой уж страшный. Временами мне даже жалко его.
Матвей. А мне тебя жалко. Ты ничего не понимаешь...
Маша. Ты невежлив со мной, Матвей. Я учительница (Смеётся.) Какой ужас! Завтра начнутся занятия. Представляешь? Уже завтра! Бо-оююсь!
Матвей. А Ефим не боится. Он никогда и ничего не боится. Но учит, и его слушают. Но с тех пор, как появилась здесь ты, слушают меньше.
Маша. Настанет день – и совсем перестанут слушать. (Тихо, смущённо.) Матвей, ты говоришь со мной... и никогда в глаза мне не смотришь. Почему?
Матвей. Потому что потом... в лесу... из-за каждого куста много твоих глаз. И все смеются.
Маша(тихо). Как интересно. (Теперь и она отводит глаза.) Матвей, а что говорят люди о том, что я плавала в Лурьян?
Матвей. Хорошо говорят. Ты привезла много муки, чаю, ружей, зарядов. И мне ружьё привезла. (Усмехнулся.) Ефим снял с обруча ещё один бубенчик.
Маша. О, скоро он останется совсем без бубенчиков. Он, как и все люди нашего стойбища, будет охотиться или пасти колхозных оленей.
Матвей. У него есть свои.
Маша. Они станут колхозными. Это хорошо, что ты не угнал их к морю.
Матвей. Могут угнать другие.
Маша. А мы не дадим. Что, в самом деле! Вокруг колхозы, вокруг социализм, а тут какая-то допотопная частная собственность!
Шаг назад, понимаешь! Мы вперёд должны двигаться! Песню такую знаешь? «Наш паровоз, вперёд лети! В коммуне остановка...»
Матвей. Веселая песня. Но та лучше.
Маша. Та, это которая?
Матвей (насвистав). Вот эта.
Маша. А, да, чудесная. Я тоже от неё без ума. (Напела «Песню Сольвейг».)
Матвей (указывая на холщовый рулончик в её руках). Что это?
Маша. Это? Да так, чепуха. Что-то вроде пейзажа... ну, картины, понимаешь? Точнее, картинки. (Смеётся.) Видишь, какая я несерьёзная? Завтра занятия, а я рисую, вместо того чтоб готовиться к ним.
Матвей(рассматривая пейзаж). Я тоже так умею.
Маша. Правда? Ну покажи.
Матвей. Только я рисую на снегу, на бересте. Снег растаял. Береста сгорела. Как же я тебе покажу?
Маша. Жаль. Разве можно так обращаться со своими рисунками?
Матвей. Я охотник. Не могу же я таскать с собой лишний груз.
Маша. Пожалуйста, нарисуй мне что-нибудь.
Матвей. Сейчас. Вот только срежу бересту.
Маша. Попробуй на бумаге. Вот карандаш.
Матвей. На бумаге я не рисовал.
Маша. Это всё равно, что углём на бересте. Не робей, пробуй.
Матвей(взяв мягкий карандаш, проводит один робкий штрих, другой). Бумага такая белая, ровно снег. Только следы на снегу тают, а здесь нет. Что нарисовать тебе?
Маша. Что хочешь. Охоту, например. Это тебе всего ближе.
Матвей. Охота разная бывает. На песца, на лисицу, на соболя, на белку. На ленных гусей или на куропаток. С ружьём, с силком, с капканом. Охота разная бывает.
Маша. Всё равно на кого. На лису, пожалуй. Вот именно: на лису.
Матвей(рисует). Можно и на лису. Лиса повадками похожа на моего брата... Вот нарта... Вот я на нарте. Вот олени... Распадок. И во-он лисица... Сейчас я выстрелю прямо с нарты. Лисью шкуру отдам тебе.
Маша. Спасибо, Матвей. Но лучше не стреляй... пока. (Заглядывает из-за его спины.) Как здорово! Даже не верится, что можно рисовать так быстро и так хорошо.
Матвей. Я всегда рисую быстро. Потому что всё меняется. Горы голубые, а потом вдруг – зелёные или синие... Лес тоже: то золотой, то чёрный или белый. Надо успевать. Иногда я долго рисую: день, два. А береста сгорает быстро. И снег тает быстро. Вместе с рисунками.