Затем снимает с печурки ведро, и, вынув из-под спящего малыша пелёнки, начинает стирать.
В тени спит пьяный Григорий. Подле него, опять с синяком, сидит Анфиса. Она водит по букварю пальцем: «Аня и Саша дети. У них есть мама... Сава!». По-детски хлопнула в ладоши.
Интересно?
Анфиса. Беда как интересно! Буковки чёрные, вроде Муравьёв. Побежали одна к другой – цепочка составилась, слово называется. Потом ещё много слов. «У них есть мама». И у Костьки есть мама. Эта мама я. Как написать про это, Марья Васильевна?
Маша (взяв уголь, пишет). Эта мама я, Анфиса Салиндер. Вот, пожалуйста.
Анфиса (хлопнув себя по бёдрам). Эта мама я, Анфиса Салиндер. Уй-о! Жить хочется!
Маша. Вот и прекрасно. Живи.
Анфиса. Мне бы Матвейку ещё... Ты не отнимешь у меня Матвейку?
Маша (после паузы). Если он полюбит тебя... его никто не отнимет.
Анфиса (перебивая). Он любил меня, пока ты не пришла. Разве не знаешь? Костька его сын.
Маша. Что ж, живите. Только сперва разведись с Григорием.
Анфиса. Зачем? Мужики имеют двух жён. Я хочу иметь двух мужей. Гришка будет работать. Матвейка будет любить.
Маша. Какая ты смешная!
Анфиса. Я грамотная. Я буду читать им букварь. (Толкает Григория.) Эй, Гришка! Пойди дров наруби! Хватит бока пролёживать!
Григорий что-то бормочет во сне.
Маша. Теперь его не разбудишь.
Анфиса (глядя на Машу). У тебя щека в саже. Умойся.
Маша (заглянув в маленькое зеркальце). Ой, правда! Какая грязнуля!
Анфиса. А я – нет, не грязнуля. Я вчера умывалась.
Маша. Умываться нужно каждый день. И перед едой мыть руки. Бельё стирать тоже надо.
Анфиса. У меня нет белья. Я накидываю ягушку на голое тело.
Маша. Я дам тебе свою рубашку. И всё остальное дам тоже.
Анфиса. Давай скорей! Я хочу быть такой же красивой, как ты.
Маша(не без зависти). Ты и так красивая. Очень красивая.
Анфиса(качает головой). У меня нет рубашки. И другой твоей сбруи нет.
Маша даёт ей принадлежности женского туалета.
Анфиса уходит, вскоре появляется в нижнем белье.
Сава?
Маша. Только лифчик надевают под рубашку. Ты сверху надела.
Анфиса(очень непосредственна). А, сейчас. (Смахнула бретельки и запряглась в лифчик.) Ну как, я красивая?
Маша. Ужасно! Теперь платье моё примерь. (Помогает обрядиться в платье.)
Анфиса(в восторге). Марь-яя! Я же совсем как русская!
Маша. Ты совсем как женщина. Очень красивая женщина. Очень молодая.
Анфиса. Такую Матвейка полюбит. Если он жив, мой Матвейка.
Маша. Он жив, Анфиса. Я верю, что он жив.
В чум входит заросший, оборванный Матвей.
Анфиса. Матвей-а! Мы тебя совсем потеряли.
Маша и Матвей молча смотрят друг на друга. На улице точно метрономы отстукивают топоры Ядне и Шамана. Звучит тема «Песни Сольвейг».
Голос Маши. Мамочка, можешь поздравить меня. Я подала заявление в комсомол. Когда подстынет, пойду на комсомольское собрание. Сейчас на нашу главную усадьбу не проберёшься. Немножко волнуюсь. Это странно, что большая восемнадцатилетняя девка до сей поры не комсомолка? Ну, ничего, теперь скоро. Живу совсем на отшибе. До Лурьяна шестьдесят километров. Да района – сто двадцать. Но если добираться напрямую, через священное озеро Эм-торпугал, то чуть ближе. Правда, смешно? Священное озеро... А я не выдумываю. Оно считалось священным и принадлежало здешнему шаману. Теперь стало колхозным, и я немало повоевала за него. Я соскучилась по тебе, мама! Часто вспоминаю, как ты меня провожала. Пароход, как большая белая птица, медленно уплывал от берега, от тебя, от дома, от детства. Ты казалась всё меньше, меньше. И вдруг мне стало больно от мысли, что матери уменьшаются на расстоянии. Это неправда, мамочка! Это неправда! Где бы я ни была, ты для меня всегда огромна. Но в ту минуту мне вдруг захотелось приостановить время, задержаться хотя бы на часок в детстве. Но пароход плыл, и время летело... Ох как быстро оно летит! Ну и пусть летит, мам!