- Нету его, предела, – ответил Науменко. Крылья его тонкого носа раздувались, глаза возбуждённо блестели: пьянил дух лесной. – А будет – ты достигнешь и остановишься. Другие дальше пойдут – тебе завидно станет.
- Выходит, зависть двигает человеком?
- Как хошь называй. А только человеку всегда больше надо, чем он имеет. Потому и предела нет...
Они приближались к делянам. Всё громче стучали топоры, визжали пилы. С краю, у поля, немощными руками дёргали пилу Фёкла и Ворон. Берёза поддавалась медленно.
- Снюхались! – усмехнулся Науменко. – Пара: гусь да гагара...
- Пущай! Люди же... – увидев Евтропия, Ямин закричал издали: – Бог в помощь, золовец!
- К нам на помощь. Сделайте почин!
- Разомнёмся, Григорий Иванович?
- Давай.
Теперь отовсюду доносились визготня пил, стук топоров, шум падающих деревьев. Падая, они приникали к земле ветками. Сучкорубы тут же очищали их, стаскивали в костры. Берёзы лежали обнажённые, скорбно-прекрасные даже в своей неживой наготе. Их одежды дымились в огне.
- Шевелись! – подгонял Ямин. Его лихорадило работой. Кривой полумесяц ручки плотно прирос к ладони, рука набухла узлами вен, которые по-весеннему буйно раздувало кровью.
Вот и ещё одну берёзу с зловещим визгом куснули стальные зубы, прошлись по её телу, оставив рваный след.
Всё гуще сыпались опилки, омоченные сладкими слезами – берёзовкой.
Всё меньше становилось перерезанных жил.
Вот порвалась последняя.
Мгновение постояв, берёза рухнула, издав отчаянный стон.
А Венька Бурдаков уже прицеливался к сучкам топором, сёк крылья-ветки.
А Агнея с Александрой уже распиливали её на части.
А Евтропий раскалывал куцые, в коричневых обводьях чурки.
Фешка оттаскивала их к поленнице.
Постоит, повянет на ветру поленница – на осень привезут её, сложат у тына. Принесёт хозяйка беремя дров, бросит поленья в печь. Весело запотресивают они, ласково. Даже и мёртвая берёзонька щедра и неунывна.
- Ты полегче, Гордей! – усмешливо советовал Евтропий. – Загонишь председателя.
Науменко разогнулся. Жестоко ныла спина, мозжали руки. Болел от напряжения затылок. Пропала силушка: вино подточило. А Гордей глыбился рядом, искоса взбуривал из-под рыжих бровей: прятал в огнистой бороде усмешку. Такой хоть кого упарит!
«А вот не поддамся!» – Науменко сбросил гимнастёрку, рванул пилу. Гордей отпустил и, опережая его, потянул на себя: замается, непривычен.
- Угостись, тятя! – Фешка поднесла берёзовки.
- Будто знала, что пить хочу.
Науменко завистливо поглядывал на девчушку, тосковал глазами. Она уловила просящий взгляд.
- Теперь ты, дядя Гриша!
- Спасибо, умница моя! – принимая берестяную посудинку, погладил веснушчатую щеку-подушечку. – Ох, вкусна!
- Пей всю. Я ишо напоточу.
- Напился, доченька, – а сам подумал: «Доченька, да не твоя! – Другим оставь!».
И снова вгрызлась пила в пенно-белое тело берёзы; прирастала треугольными зубами; рвала, неистовствовала от злости и жадного нетерпения.
Евтропий и тот упарился. А Науменко молчал.
Уж высились рядом две полуторасаженные поленницы: точь-в-точь близнецы.
- Обед! – объявил Евтропий.
Агнея достала снедь.
Из кустов показались Пермин и дед Семён.
- Вот и гонись за вами! – всплеснул руками старик. – Три сажени набухали! А у меня – не у шубы рукав...
- Спи доле!
- В мои-то годы какой сон! С боку на бок перекатываюсь...
- Не оправдывайся! Мы своё возьмём. В лес опоздали – из лесу пораньше уйдём. То на то и выйдет, – посмеивался Пермин.
Семён Саввич прямиком прошёл к своей деляне, и скоро оттуда донёсся неуверенный стук топора.
- Какой из его дровосек! – покачал головой Евтропий, разрезая хлеб на крупные ломти.
- Вы бы взяли да помогли, – резко сказала Александра. – Колхозники, а всяк в свою дуду дует...
- Промашка вышла, – кивнул Евтропий. – Исправлять придётся. А, Гордей Максимыч?
- Правильное замечание. Миром-то всем запросто нарубим...
Александра с лёгкой готовностью поднялась и скоро привела с собою деда Семёна.
Он благодарно поглядывал на Гордея, которому приписывал всё доброе, что делалось в колхозе.
- Вот угодил ты мне, Гордей, спаси тебя бог, – говорил он, – всем, хоть лоб разбей, не угодишь. Всё одно вызверяться будут...
- Тут не я угождаю, Семён Саввич. Тут – колхоз. А кто на его вызверяется, тот и на себя волком смотрит.