«Уменьшим план», – обещал Сазонов, но пока что помалкивал, а зерно шло на элеватор. Из района раздавались тревожные, потом угрожающие звонки. Чаще других звонил Камчук, приславший уполномоченным Раева.
- Что положено – сдадите. Больше того государство не потребует, – говорил Раев.
- Все о государстве пекутся, – сказала Афанасея. – А мы разве не государство?
- Мы, выходит, пасынки, – с горечью сказала Агнея.
- Чепуха! – не очень искренне рассердился Раев. – Хлебороба без хлеба никто не оставит. Будьте уверены. И если что – звоните мне... Я приму меры...
Он уехал, внеся смуту неопределённостью своих ответов. Значит, район не запрещает выдавать хлеб? Кто же виноват в том, что его не выдают? Председатель? А он на район ссылается, на градобой...
- Приятный мужичок! – сказал Панкратов.
- Мягко стелет! – желчно усмехнулась Агнея.
Раев в это время накачивал Ямина.
- Медленно сдаёте! Очень медленно!
- Сазонов сулил план уменьшить.
- Он чересчур много взял на себя. И, где нужно, получит за это соответствующее внушение...
- С народом-то как быть? Не с голоду же ему помирать...
- Хлеб должен быть сдан любой ценой. И он будет сдан. Этому никто не помешает...
- Ясно-понятно! Я тоже мешать не стану. А ежели колхозникам маленько подкину, дак это на пользу...
- Опять бодаешься, Ямин? Видно, зря тебя отпустил... С таким характером на воле долго не пробудешь...
- Каюсь, товарищ Раев, виноват в том, что людей жалко! Ежели за это можно посадить – сади. Другой вины за собой не знаю...
- С меня тоже требуют, дурень! А я всего только человек, – обессиленно сказал Раев и, не простившись, вышел.
Узнав от Агнеи о разговоре на току, Гордей на свой страх и риск приказал начислить колхозникам ещё по сто граммов.
На следующий день его вызвал Камчук.
Глава 46
Отголубели по-детски чистые да погожие дни. Завзбуривала осень. С утра до вечера сыпали дожди. Уймётся проливной – начнёт бусить, будто через мелкое сито, нудная изморось. По улицам – лывы, в которых плещутся горластые, разжиревшие гуси, ещё не подозревающие, что догуливают последние денёчки.
- Ранний гость до обеда, с обеда – до утра, – макая оладьей в сметану, говорил Панфило. – В поле, слава богу, управились.
- Град за нас управился! – сердито буркнула Фёкла. – Вчерась бабы на Ямина криком кричали, хлеб требовали...
- То ли ишо будет! От бога отступился, вот и воздаётся ему сторицей...
- Ты хоть при мне своего бога не тереби...
- Оладушки сгорят! К печке стала, дак поглядывай! Моя покойница у шестка, бывало, юлой вертелась...
- Надоел ты мне со своей покойницей! Скоро ли сам к ей отправишься?
- А это не видала? Думаешь, моё хозяйство тебе достанется? Не рассчитывай! Помирать стану – всё сожгу! И тебя в огонь брошу. На свою голову смерти молишь, лапушка!..
Стукнула калитка.
На высокое крыльцо поднимался Ямин.
- Хлеб да соль!
- Присаживайся к столу, Гордей Максимыч! – придвинул табуретку хозяин.
- Не откажи, отведай оладушек! – расстилалась Фёкла.
- Недосуг, Николаевна. Я к тебе, Панфило Осипович. Ток посторожишь?
- С оружией?
- Можно и с оружием, хоть оно и не понадобится. Твоя отвага всем известна.
- Хвастать не буду, а в германскую два Егория заслужил...
- Стало быть, согласен.
- Можешь на меня положиться – не подведу! – растроганно сказал старик: сам председатель просит, а мог бы просто приказать. Это льстило. – Вот так, Фёкла Николаевна! Я ишо при полной боевой выправке! Мафусаила переживу, а уж тебя-то – и говорить нечего...
- Позорче гляди, Панфило Осипович! – наказывал Гордей.
- Мухе не дам пролететь!
- Ну, ежели будешь стараться, зимой снова в сторожа определю.
В конторе Ямина ждали Пермин и Дугин. Михей был навеселе.
- Нашёл время шары заливать! – бурчал Пермин. – Народ и так взвинчен!
- А я не народ? Может, у меня какая гайка в душе раскрутилась. Потому и выпил. Досадно мне, ох, досадно! Всё прахом пошло. И жизнь пошла прахом...
- Раев звонил, – сказал Гордей. – Ишо сто центнеров требует...
- Хватит! – взорвался Пермин. – И так всё выкачали!
- За что робили? – бормотал Дугин. – За фигу с маком?
- Прилетел, сокол ясный! – выглянув в окно, усмехнулся Пермин. Из ходка вылезали Ефим и Митя Прошихин.