Джек появился только в самом конце рабочего дня, когда прогудел гудок. Чего Лукас ожидал от его появления? Радости встречи. Какого-то объяснения. Он думал, что Джек извинится, расскажет о заболевшем ребенке, о захромавшей лошади. Что Джек пожмет его окровавленную руку — Лукас и боялся, и всей душой хотел этого. Он ждал, что Джек похвалит его. Ведь Лукас тщательно выравнивал каждую пластину. Он все их проверял.
Вместо этого Джек подошел и сказал:
— Порядок.
Он и не думал хвалить Лукаса. Лукас решил было, что Джек спутал его с кем-то другим — и Кэтрин поначалу не узнала его, и мать не узнавала. Он едва удержался, чтобы не сказать: «Это я, Лукас».
Джек перешел дальше, к Дэну, кратко переговорил с ним и ушел в другой цех, со сводами.
Лукас оставался у своей машины, хотя уже было время уходить. Машина была такой же, как и всегда, — ремень, рычаги, ряды зубьев.
Он произнес:
— Разве стоит пугаться смешения?
Но сам он пугался. Его пугало упорство машины, ее способность находиться здесь, вечно на одном и том же месте, а еще то, что ему надлежит всегда возвращаться к ней после краткого промежутка, посвященного еде и сну. Его беспокоило, что в один прекрасный день он может опять забыться. Вот забудется он в один прекрасный день, и машина протащит его сквозь себя, как протащила Саймона. И проштампуют его — четыре поперек и шесть вдоль, — а потом положат в ящик и отвезут за реку. Он так переменится, что никто его не узнает, ни живые, ни мертвые.
Куда он попадет после? Он не надеялся, что его душа достойна рая. Он так и останется в ящике на том берегу. Интересно, повесят ли его лицо на стенку в гостиной, при том, что не существовало ни одного его портрета, да если бы такой портрет и существовал, он не мог представить, чей придется снять, чтобы уступить ему место.
Сегодня Кэтрин его не поджидала. Лукас немного постоял у ворот, отыскивая ее взглядом, но было понятно, что она больше не придет. Это случилось только раз, когда он был совсем новичком и когда она еще беспокоилась за него. Лукасу надо было идти домой и попытаться сообразить что-нибудь на ужин родителям.
Он пошел по Ривингтон-стрит, потом по Бауэри. Пересек Вторую улицу и направился к дому Кэтрин на Пятой.
Он постучал в дверь, сначала робко, затем уверенней. И ждал, стоя на поблескивающем крыльце. Наконец дверь приоткрыла какая-то древняя старуха. Она была седой, карликового роста и поперек себя шире. Она запросто могла бы быть духом этого дома, рябым и увядшим, сварливым спросонья.
— Что такое? — спросила она. — Чего тебе надо?
— Прошу вас, я пришел к Кэтрин Фицхью. Можно мне войти?
— Ты кто такой?
— Лукас. Я брат Саймона, за которого она собиралась замуж.
— Чего тебе надо?
— Мне нужно ее видеть. Пожалуйста. Я ничего дурного не сделаю.
— Проказничать не станешь?
— Нет. Ничего такого. Прошу вас.
— Ну так и быть. Четвертый этаж Номер девятнадцать.
— Спасибо.
Женщина открыла дверь медленно, как через силу. Лукасу едва удалось войти как полагается, не рванувшись вперед и не сбив ее с ног.
— Спасибо, — сказал он еще раз.
Поднимаясь по лестнице, он чувствовал на своей спине ее взгляд и до самого третьего этажа заставлял себя ступать медленно-медленно. Следующий пролет он преодолел бегом. На площадке нашел номер девятнадцать и постучал.
Дверь открыла Олма. Олма была самая шумная из них всех. Физиономия у нее была веснушчатая и как будто ошпаренная.
— Кто там еще? — спросила она. — Гоблин или эльф?
— Это Лукас, — ответил он. — Брат Саймона.
— Знаю, дитя мое. Чему обязаны?
— Пожалуйста, я пришел повидаться с Кэтрин.
Она покачала своей большой встрепанной головой:
— Всем вам нужна Кэтрин, да? А не догадываетесь, что и остальным здесь есть чего предложить?
— Пожалуйста, Кэтрин дома?
— Ну заходи. — Она оглянулась и крикнула куда-то: — Кэтрин, тут к тебе один паренек.
Олма пропустила Лукаса в гостиную. Гостиная была точно такой же, как у Лукаса с родителями, разве что Кэтрин с Олмой и Сарой мертвых у себя не держали. Вместо них они повесили на стены картинки с цветами. Стол они покрыли лиловой скатертью.
Сара стояла у плиты, что-то помешивая в кастрюле. Баранья шейка с капустой, решил Лукас. Лицо у Сары было круглым и белым, как блюдце, и почти таким же неподвижным.
— Привет, — сказала она.
Маленькая и по-детски миловидная, хотя была никак не младше Кэтрин. В своем оранжевом халатике она легко бы сошла за приз, выигранный в ярмарочном балагане.
Кэтрин появилась из спальни все в том же голубом рабочем платье.
— О, Лукас, привет, — сказала она.
На мгновение у нее на лице появилось прежнее выражение, обыкновенное в те времена, когда машина еще не забрала Саймона. Как и раньше, казалось, что она уловила шутку, которую пока что никто другой не понял.
— Привет, — сказал Лукас. — Извини, если помешал.
— Рада тебя видеть. Ты поужинал?
Он знал, что предложение принимать нельзя.
— Да, спасибо, — ответил он.
— Что за странный вид, — сказала Олма. — Случилось что?
— Олма, — строго одернула ее Кэтрин.
— Я только спросила, и все. По-твоему, он сам не знает?
Лукас собрался с духом. Олма и Сара ему нравились, хотя и не были добрыми. Обе были крикливые и ярко накрашенные, обе несли что попало, как попугаи.
— Я таким родился, — сказал он.
Этого было недостаточно. Следовало бы добавить, что между ним и Саймоном были Мэттью, умерший в семь лет, и Брендан, умерший еще в материнской утробе. Теперь, когда не стало Саймона, каким-то чудом остался только он, Лукас, подменыш с личиком домового, слабым сердцем и по-разному посаженными глазами. Он первый должен был умереть, но каким-то образом пережил их всех. Это внушало ему гордость. С какой радостью он объявил бы об этом Олме с Сарой.
— Ух ты, как все просто, — сказала Олма.
— Олма, хватит, — сказала Кэтрин. — Ты обязательно должен чего-нибудь с нами съесть. Перекусить немножко.
Лукас заметил, что Сара накрыла кастрюлю крышкой, и тихо сказал Кэтрин:
— Можно мне с тобой поговорить?
— Разумеется.
Он молчал в мучительном смущении.
Кэтрин сказала:
— Может, выйдем в прихожую?
Больше им некуда было деться — вся квартира состояла из гостиной и двух спален.
— Да, спасибо.
Шагнув вслед за Кэтрин, он пожелал доброй ночи Олме с Сарой.
— Ну вот, даже гоблины выбирают Кэтрин, — сказала Олма.
Сара ответила ей от плиты:
— Думай, что мелешь, а не то в один прекрасный день какой-нибудь гоблин заткнет тебе рот.
Прихожая, куда вышли Лукас с Кэтрин, напоминала его собственную. У той стены, что ближе к лестничной клетке, неясно светилась лампа. Возле нее виднелись в сумраке кипа старой бумаги, пустые бугылки и какой-то мешок — интересно, что в нем лежало? В дальнем углу прихожей мусора было не разглядеть в темноте. На полпути к темному углу что-то лежало на старой жестянке из-под растительного масла. Неужели это что-то — с зубами? Да. Это был добела вываренный козлиный череп.
Кэтрин сказала:
— Рада снова тебя видеть.
Разговаривай как Лукас, умолял он себя. Не разговаривай как книга.
Он сказал:
— Мне тоже приятно тебя видеть. Я просто хотел, чтобы ты знала, что со мной все в порядке.
— Рада слышать.
— У тебя тоже все хорошо?
— Да, мой милый, все в порядке.
— Ты не забываешь об осторожности?
— Разумеется нет, Лукас.
— Кто-нибудь был с тобой, когда ты в темноте шла домой?
— На Бауэри меня провожала подруга, Кейт. Ей-богу, не беспокойся обо мне. У тебя и так забот хватает.