{424} Вероятно, я сейчас буду заниматься только первым и третьим актами, в которых я лишь в пустяках ушел от Вашей мизансцены. И приготовлю эти два акта вчистую. А второй отложу до нашего свидания, прочтя его раза два за столом.
А может быть, приготовлю измененную мизансцену и Вам покажу, когда приедете.
Ваш В. Немирович-Данченко
197. К. С. Станиславскому[981]
8 сентября 1905 г. Москва
8 сент., четверг
Вчера прорепетировали 1‑е действие. Актеры все говорят, что они были особенно внимательны и добросовестны. «Мы за кулисами думали, что акт “пошел”», — говорили они. А мне показалось так безнадежно, так неинтересно, так пусто, скучно… И главное, так много нарочного.
Все это я сказал им. Особенно плохи: 1) Качалов, который все дальше и дальше уходит в Трофимова[982]. При этом я заметил ему, что он 4 – 5 дней совсем не занимается. Он признался, что так и есть. Но что он не может заниматься, потому что не верит, что эта роль ему по силам, и что он сразу заработал бы энергичнее, если бы знал, что все первые спектакли будете играть Вы, а он потом вступил бы когда угодно[983]. 2) Муратова, которая не двигается с места. 3) Лужский, тоже не двигающийся с места. Так что вечер я посвятил занятиям с Вишневским. 4) Громов, остающийся Громовым. Делают успехи Андреева, когда она меньше «играет», и Германова. Даже Леонидов не без успеха. Литовцева тоже с успехом[984].
Самое же важное, что нет никакого настроения в акте и много искусственного. В сотый раз я сталкиваюсь с тем, что все точно боятся, что будет скучно, и нажимают педали раньше времени.
Я давно пришел к убеждению, что яркость исполнения, как противовес той «бледности», к которой я якобы склонен, {425} яркость исполнения, когда нет в основе роли верного тона, хуже всякой бледности и никогда не имеет истинного успеха. Лужский сразу старается оживлять, тогда как вся прелесть Чепурного в спокойствии и внутреннем юморе, в спокойствии, доходящем до полнейшего отсутствия игры. А если этого нет, то никакая яркость не доставит мне радости. Книппер сразу доводит сцену до слез[985]. И это преждевременно, я еще не знаю, кто она, что она… Громов сразу должен давать будущего громилу, и в этой напористости пропадает сдержанная сумрачность.
Нужно, чтобы каждое лицо было ярко по своей характерности и по жизненности, простоте тона. А если этого актеры не могут достигнуть, то мне становятся безразличными и их старания оживить, и успех или неуспех пьесы, да и весь театр.
Высшими точками нашего, реального искусства, кажутся мне: простота, спокойствие и новизна и яркость образов. Никаких искусственных нажимов. Высшее искусство, по-моему, у нас больше всего есть в «Вишневом саде» и в том, как один раз играли «Дядю Ваню» в Петербурге. С этим Вы, конечно, согласны. Расходимся мы только в путях к этому. Вы говорите, что этого достигнуть можно не иначе как через искусственность и нарочную яркость, а я не перестаю думать, что к этому надо идти прямо и определенно. «Дети солнца», несомненно, написаны так: все идет в чеховских тонах, и только пятна — горьковски-публицистические. Это можно соединить.
Сегодня 8 сентября! Я начинаю нервиться. 8 сентября, а у нас ничего еще нет.
Я все-таки надеюсь к Вашему приезду, то есть к 14 сентября, приготовить генеральную первого и третьего действия, пройти первое и второе действия «Чайки» и наладить всю монтировочную часть этих действий.
Обнимаю Вас.
До свидания.
В. Немирович-Данченко
{426} 198. К. С. Станиславскому[986]
9 сентября 1905 г. Москва
9, пятница
Вчера утром была горячая репетиция первого действия, вечером — начала третьего.
У нас актеры совсем не умеют работать дома. Очень в этом избаловались. Им не только надо дать мизансцену и помочь в отыскании образа, мало даже совсем показать им; они привыкли, чтобы тут же, на сцене, с ними добивались так, как бы они работали дома. Чтобы их заражали режиссеры темпераментом, нервами, как бы вкладывали в них свои нервы и свой темперамент. Одни, без Вас, без меня, они пропадут. И хорошо еще, что понимают это (впрочем, до первого успеха, понимают только тогда, когда чувствуют беспомощность с новой ролью).
Сегодня дорепетирую третье действие и на два с половиной дня уйду в «Чайку». А потом до Вашего приезда еще две репетиции «Детей солнца», проба гримов, установка первой декорации. Те две репетиции будет репетировать Вишневский, хотя вчера у Лужского дело пошло получше.
Когда Вы приедете, сговоримся насчет второго действия, и пойдут репетиции «Чайки» и «Детей солнца» каждый день.
Цензор (Верещагин) отказался решать вопрос о «Детях солнца» и передал его Бельгарду (начальнику Главного управления). Действуем на Шаховского. Хочу составить бумагу в цензуру[987].
До свидания.
В. Немирович-Данченко
199. К. С. Станиславскому[988]
Октябрь 1905 г. Москва
Дорогой Константин Сергеевич!
Пишу Вам для того, чтобы не отнимать у Вас даром час времени. Вы можете не заходить в театр, как мы условились.
{427} Раньше я хотел предложить Вам, при ликвидации «Студии», сохранить некоторые права над участвовавшими в ней. На всякий случай.
Теперь же, после того, что я вчера увидел, я не предложу этого. Наоборот. Я только убедился в том, что «Студия» в настоящее время не может оказать Художественному театру ни малейшей пользы, ни в чем и ни в ком[989].
Вдаваться в подробности не хочется, потому что Вы все равно не поверите мне. Если же бы Вы показали мне то, что я вчера видел, раньше, до того, как Вы спрашивали у меня совета, как Вам поступить, — я бы сказал: чем скорее Вы покончите с этой грубейшей ошибкой Вашей жизни, тем будет лучше и для Художественного театра и для Вас самого, даже для Вашего артистического престижа.
Молчу.
Ваш В. Немирович-Данченко
200. К. С. Станиславскому[990]
Ноябрь (?) 1905 г.
Милый Константин Сергеевич!
Стахович мне рассказал очень тяжелые вещи о Вашем настроении. И между прочим, что мои грустные выводы из последнего времени и моя сумрачная решимость на будущее время, — о чем я ему откровенно сообщил, — все это окончательно доконало Ваше настроение. Он поступил неосторожно.
Вы можете поверить, что с этой минуты я не нахожу себе места? Я Вас так люблю, и мне так больно. Я вовсе не увлекаюсь и не льщу себя надеждами, что перспектива работать без меня удручает Вас. Выводы Ваши должны быть гораздо глубже и шире. И все-таки мне хотелось бы, чем могу и насколько у меня есть сил, поддержать Вас.
Все преходяще, Константин Сергеевич! Горе — перед радостью, сумерки — перед рассветом. Со мной ли, без меня ли, — Вы всегда сильны в своем деле. Эта уверенность должна Вас поддерживать.
{428} Я же… Вы никогда не могли сомневаться, как мне бывало радостно, когда, глядя на наш крепкий союз, радовался весь театр. А что этому мешает — сам черт не разберет. Ваш ли характер, моя ли подозрительность, разность ли наших вкусов, — черт его знает!
Во всяком случае, потом разберемся.
Теперь же встряхнитесь, не унывайте ни по «Студии»[991], ни по другим неудачам. Было бы здоровье!
Встряхнитесь.
Ваш В. Немирович-Данченко
201. И. М. Москвину[992]
10 февраля 1906 г. Берлин
Милый Иван Михайлович! Поджидал Вас благословить на сегодня[993] и, между прочим, напомнить о некоторых Ваших привычках, главное — в затяжке переживаемых пауз. Это очень важно.
Если некоторые Ваши паузы на нашей сцене, русской, бывали тяжеловаты, то на здешней, на непонятном языке, это будет нуднее.