А Вы, по доходящим до меня слухам, с Ниной Николаевной поддерживаете версию, что я Вас отстранил от этого спектакля, и проявляете ко мне небывалое до сих пор плохое отношение. Как же мне промолчать, в особенности теперь, так сказать, в последние годы моего пребывания не только в Художественном театре, а, может быть, и в жизни![1156]
Верный моей многолетней преданности Вам
Вл. Немирович-Данченко
{493} 560. Б. Л. Пастернаку[1157]
6 августа 1940 г. Заречье
Заречье, 6 августа 1940 г.
Дорогой Борис Леонидович!
Сначала санаторий, потом дача и множество текущих дел по театрам отвлекли меня от «Гамлета»… Однако то, что я при этом посылаю, сделано мною давно[1158]. Я все думал, что передам лично. А между тем время летит. Посылаю в таком нескладном виде в надежде, что Вы разберетесь. Простите за прямоту моих замечаний. Вы же верите, что хотя бы я их имел и вдвое больше, это не уменьшило бы моего восхищения от перевода в целом[1159].
Я остановился на самом важном, а может быть, и самом значительном из всех моих пожеланий: конец сцены Гамлета и Королевы почти все переводчики неверно толкуют:
Королева: Что ж теперь мне делать?
Гамлет: Все, лишь не то, что я вам предлагал… и т. п.
Думаю, что письмом мне не удастся изложить. Надо лично.
Владимир Иванович
561. П. А. Маркову[1160]
9 августа 1940 г. Заречье
9 августа 1940 г.
Заречье
Милый Павел Александрович!
Получил Ваше письмо, когда Ольги Сергеевны[1161] уже здесь со мной не было. Поэтому пришлось преодолевать Ваш почерк. Но так как на даче у меня времени много, то я это сделал.
Отвечаю Вам просто чтобы не оставлять Ваше письмо без ответа, а каких-нибудь определенных мыслей у меня как будто нет.
Меня спрашивала Евгения Евгеньевна[1162], довольно ли мне будет двух недель для репетиций «Семьи». А я думаю, что две недели и делать будет нечего. Сколько я понимаю — скромные художественные задачи, которые выполнялись в этой постановке, и, с другой стороны, такие туго поддающиеся индивидуальности, как, например, Кутырина, — Вами сделано {494} уже все с предельной возможностью. Значит, или я уловлю только частности и мелочи, которые легко вычистить в короткий срок, или наткнусь на такие качества и в постановке и в исполнении, для преодоления которых потребовалось бы гораздо больше времени. Если бы еще эта вещь стоила того. Так мне кажется[1163].
По поводу «Сказок» я тоже Вам ничего определенного сказать не могу[1164]. Я давно не имею в руках либретто. Из музыки хорошо помню только популярнейшую серенаду. Да и вообще сказки Гофмана читал мало и, по правде сказать, никогда ими особенно не увлекался. Помню, что всегда Гофмана литературоведы ставили рядом с Гоголем, Гоголем-мистиком, Гоголем, гримасничающим, а эта сторона меня никогда и в Гоголе не увлекала. Сказки я в детстве любил, но только именно сказки: вот «Тысяча и одна ночь», Шехерезада. И даже уже поэтому мне кажется, что Вы правы, что здесь подчеркивание сказочности поведет к тем сценическим гримасам, на которые были такие мастера, как Таиров или Комиссаржевский, и которых я никогда не любил. Сказочность будет найдена, вероятно, в каких-то привходящих на сцене обстоятельствах. А люди должны быть совершенно живые, простые, ясные.
Не могу Вам сейчас сказать, повторяю, что-нибудь определенное. То мне кажется, что в световых моментах, то в появлении лиц, в особенности этого скептика. Потому что вести действие уже совсем просто, совсем реалистически тоже не придется. Иначе почему же это называется «Сказками». Во всяком случае, репетировать Вы будете с актерами, как с живыми людьми, совершенно реальными, а эта черта сказочности — потом.
Зерно пьесы, мне почему-то кажется, Вы ищете не там. Но, может быть, я ошибаюсь. Я-то всегда думал, что все произведение дышит резко пессимистическим отношением к влюбленности, к исканию идеалов, а может быть, даже и к женщине вообще.
Есть великолепный, фантастический образ Стэллы. И поэт или художник должен питаться этим образом. Если же он хочет сам, как простой, живой человек получить радость от такого образа, от земной женщины, то непременно наскочит или {495} на чудесную красоту без всякого содержания — на куклу, или на любовную хищницу, или, наконец, на существо во всех отношениях очаровательное, но подорванное чахоткой. Если поэт все-таки, несмотря на пережитое разочарование, будет пренебрегать своим великолепным, фантастическим образом, то ему больше ничего не останется, как запить.
А этот его приятель, конечно, просто мефистофельского уклада скептик глубочайший. Как вы его верно определяете, — «саркастический отрицатель».
Но, пожалуйста, не принимайте мои мысли как что-нибудь руководящее. Я, в сущности, и не собирался с Вами беседовать о «Сказках» до тех пор, пока не займусь этим. А сейчас только высказал мнение прежнего художника…
Из исполнителей, конечно, я бы больше всех видел Огоняна, если бы он не был так юн. Во всяком случае, с ним бы хорошо работать.
У Тимченко много вижу достоинств для этой партии и вокальных и волевых. Но думаю, что вся артистическая индивидуальность Тимченко не соответствует таким бурным вспышкам, как у Гофмана.
Как этот вопрос решить — тоже ничего вам сейчас сказать не могу.
И хотя вопрос об одной или трех исполнительницах тоже мною недостаточно продуман, но чувствую необходимость разных типов. Притом же, назначая одну исполнительницу, вы сразу отходите от одного из важнейших стимулов постановки — т. е. возможности репетировать одновременно все три пьесы.
Вот пока все. Желаю Вам хорошо отдохнуть. Вы уж очень замотались.
Гринберг порывается меня видеть, но я так много потратил времени за этот месяц с неделей моего пребывания на даче на деловые встречи, что избегаю их еще некоторое время.
Были у меня Дзержинский, Хренников. Добивается встречи со мной Кригер и т. д.
Будьте здоровы.
Вл. Немирович-Данченко
{496} 562. В. Г. Сахновскому[1165]
3 сентября 1940 г. Москва
3/IX-40
Кроме «Живого трупа», «Бега», «Не было ни гроша» рекомендую еще Горького — «Васса Железнова».
Нет нужды, что ее уже переиграли на небольших театрах, если это дает хорошую работу — а дает! И женщинам и мужчинам (муж). Телешевой[1166].
В. Н.‑Д.
563. О. Л. Книппер-Чеховой[1167]
3 сентября 1940 г. Москва
Прилагается копия письма М. Н. Кедрову
Пожалуйста, прочтите, что я пишу Кедрову и что касается и Вас[1168].
Нельзя Горького играть в таких, хотя и мастерских, но прохладных приемах. Идти на сцену надо с тем, что Ваша Полина попадает в атмосферу, где идет смертельная борьба за существование[1169]! Это не значит, что я призываю пыжиться, наигрывать. Но я приглашаю думать именно о том, что Вам грозит катастрофа, а не о тонких актерских приемах для рисования бытовой фигуры.
Извините!
Ваш Вл. Немирович-Данченко
564. М. Н. Кедрову[1170]
3 сентября 1940 г. Москва
«Враги».
При всем том, что Ваш Бардин сделан четко и, как у нас любят хвалить, — мягко, исполнение, во всяком случае, сразу обнаруживает актера-мастера, — при всем этом я никак не могу примириться с таким ритмом роли. А стало быть, в какой-то области, и самого образа. Этот, Ваш, ритм вне общей тональности {497} спектакля, вне его горячей насыщенности. Ваш Бардин из другого спектакля[1171]. Так же, как и из другого спектакля Ольга Леонардовна[1172]. Оба вы мастерски ведете диалоги из пьесы, где разыгрываются те или другие личные комедийно-драматические столкновения, даже преимущественно комедийные; рисуется быт меткими живыми чертами, но не образы из огромной, насыщенной страстями и гневом атмосферы. Бытовые черты взяты жизненно и просто, но в настроении благодушного отношения к событиям. Вы и Ольга Леонардовна не только не помогаете фантазии зрителя, его восприятию подниматься от быта до эпохи, а скорее принижаете. Рядом с Хмелевым, Тарасовой, Соколовой, Прудкиным, Бендиной, Орловым, образы которых тоже жизненно бытовые, но взяты в пьесу.