кричи -- ни за что не ответит.
И когда рыбаки решились
на уродливый берег спуститься
был весь берег смят и взъерошен,
словно загнанная лисица.
Было так велико молчанье,
что оно нас всех угнетало,
и казалось, высится берег,
словно колокол, сломанный шквалом.
Где боролся с ним бог и оно
под его хлыстами рычало
и прыжками оленя в гневе
на удары его отвечало;
где соленые губы сливались
в молодом любовном волненье,
где танцы в кругу золотом
повторяли жизни круженье,
там остались одни ракушки,
блеск скелетов мертвенно-белый
и медузы, что вдруг оказались
без любви, без себя, без тела.
Там остались призраки-дюны,
словно пепел и словно вдовы,
и глядели в слепую пустыню,
где не будет радости новой.
И туман, перо за пером
ощупывая со стоном,
над мертвым большим альбатросом
стоял, словно Антигона.
Глядели глазами сирот
устья рек, утесы и скалы
в холодный пустой горизонт,
их любовь он не возвращал им.
И хоть морем мы не владели,
как подстриженною овечкой,
но баюкали женщины ночью его,
как ребенка, у печки;
и хоть в снах оно нас ловило
всеми щупальцами осьминога
и утопленников то и дело
прибивало оно к порогу, -
но, не видя его и не слыша,
мы медленно умирали,
и наши иссохшие щеки
ввалились от горькой печали.
За то, чтоб увидеть, как мчится
быком одичалым на гравий,
разбрасывая раздраженно
медуз и зеленые травы;
за то, чтоб оно нас било
просоленными крылами,
чтоб на берег рушились волны,
набитые чудесами, -
мы дали бы морю выкуп,
платили бы мы домами
и -- как побежденное племя
сыновьями и дочерями.
Как задохнувшимся в шахте,
дыхания нам не хватает,
и гимны, и песни, и слово
на наших губах умирают.
Все зовем мы его и зовем,
рыбаки с большими глазами,
и горько плачем в обнимку
с обиженными парусами.
И, качаясь на них, качаясь, -
их когда-то качало море, -
мы сожженные травы жуем -
в них вкус водяного простора
или наши руки кусаем,
как скифы пленные в горе.
И, схватившись за руки с плачем,
когда ночь покрывает сушу,
мы вопим, старики и дети,
как забытые богом души:
"О Т'аласса, древний Таласса,
ты спрятал зеленую спину,
позови, позови нас с собою,
не навек же ты нас покинул!
А если ты мертв, пусть примчится
к нам ветер, безумный, как память,
пусть он нас подхватит, поднимет
и вдаль унесет с облаками:
мы снова увидим заливы,
и умрем мы над островами".
Перевод О.Савича
112. Сухая сейба
Сухая сейба -- как мало
таких гигантов родится.
В ней жизнь давно отпылала,
но сейба еще царица.
Где силы ее источник?
Исчахла, а не согнете!
И прям ее позвоночник,
свободный от бренной плоти.
В вершине гуляет ветер,
молчит песок у подножья,
и нет никого на свете,
кто в землю ее уложит.
Не ест ее червь упорный,
и мимо, робостью движим,
ручей муравьиный черный
течет за таким же -- рыжим.
Не зной, не людская сила,
не злой суховей округи
пустыня ее убила:
вокруг ни одной подруги.
Как быть с ней? Ширь да откосы
никто не подаст мне знака.
В ногах ее стынут росы,
в ветвях -- огни зодиака.
Небесная Матерь Божья,
да станет она свободной!
Огнем обовью подножье,
читая слова отходной.
Дарю ей синее пламя,
багряным жаром объемлю.
И даждь ей, иже над нами,
Вторую, вышнюю, Землю!
Перевод Н.Ванханен
Сонеты садовника
113.
1. Подрезая шиповник
Шиповник мой неистов и космат,
как Олоферн растительного мира,
его кромсает острая секира,
безжалостные лезвия язвят.
К его ногам обрушился каскад
отрубленных ветвей, насмотрят сиро
останки, и отводит взгляд от пира
кровавого налитый светом сад.
Шиповник мой изрублен в жаркой сече,
он, как Роланд, весь в ранах от меча.
Мои же руки -- руки палача -- похоже,
львом истерзаны по плечи.
Они трудились -- как ни назови
сей ратный подвиг, мой покой заслужен.
Но страшно бьются, шлепая по лужам,
две рассеченных ящерки в крови.
Перевод Н.Ванханен
114.
2. Миндальное дерево
Я подстригаю маленький миндаль
рукою чистой и неуязвимой;
вот так касаются щеки любимой,
когда глаза глядят, не видя, вдаль;
вот так рождается мой точный стих,
в котором кровь живую оставляю;
так сердце я раскрыться заставляю,
чтоб билась кровь весны в словах моих.
Биенье веткам грудь передает;
миндаль впервые в жизни узнает
чужое сердце, как резец и лиру.
Вы, полюбив, меня теряли вдруг,
и в дереве живущий сердца стук
единственное, что даю я миру.
Перевод О.Савича
Странное
115.
Отдача
Коль меня к слепорожденной
подведут вплотную, тихо,
тише пыли ей скажу я
робким голосом: сестрица,
у меня возьми глаза.
Да, глаза. К чему глаза мне?
Там, на родине небесной,
свет велик, там, знаю, -- станет
плоть моя зрачком единым,
отражателем вселенной -
зеркалом сплошным без век.
Радостная выйду в поле,
зорко, зрячими руками
мир незримый я увижу,
все наощупь угадаю,
все предметы назову.
Встречу женщину, чьи ноги
отморожены и больше
двигаться они не могут -
ноги ей свои отдам.
Встречу женщину, чьи руки
покалечены, -- отдам ей
руки я свои. Всем встречным,
жаждой, голодом томимым,
пять своих раздам я чувств.
Стану караваем хлеба,
по кусочкам я истрачусь,
и на севере иль юге
цельной перестану быть.
Обрету я облегченье, -
всей листвою рухну с древа
и освобожусь от груза,
то есть, от самой себя.
Ах, какая мне награда! -
Всю себя раздав, наклонно
я сошла с креста.
Перевод И.Лиснянской
Проделки
116.
Госпожа Отрава
Живет госпожа Отрава
в двух шагах от нашего дома,
и дань она собирает
с дорог, садов, водоемов,
и эту дань мы ей платим,