Скорее всего отвечать нужно человечеству перед самим собой, но в некоей высшей инстанции, подняться к которой означает не просто спастись и не только образумиться или ответить за свои деяния. Потому что даже это невозможно. Нет меры расплаты, установить ее невозможно. Есть и подозрение, что человечество само хочет найти, определить эту меру в виде экологического императива или в виде «гуманитарной помощи» природе, пытаясь сохранить то, что еще осталось невырубленного, неистребленного, неизгаженного. Сама эта помощь есть лицемерие, самообман.
Но вместе, с должным и сущим, а значит и долженствованием как этическим принципом, нужно представить (ввести) различие (связку) совершенного и свершенного (дурного), чтобы работал эстетический принцип совершенствования. И это будет не дополнение, а допущение и утверждение высшей ценности — красоты в мире. Потому что добром мира природу не спасти, может быть удастся сохранить, но не раскрыть ее в самоценности. И тогда картина будет более полной: от ложных знаний себя к добру мира в себе, и в свете совершенного видение несовершенного как совершенного человеком на земле.
Однако и движения в этом векторе нет и быть не может. Само осознание ложности знаний возможно при добре мира в себе, но и для этого заранее требуется нечто иное, более высокое, а именно поклонение красоте. Экологическое движение в этом плане и есть движение, начинающееся с культа красоты, подкрепляющееся следованием добру и, наконец, что труднее всего, отвращение от ложных знаний как знаний лишь себя, т.е. преодоление антропоцентризма. О ложности знаний мы можем знать с точки зрения красоты. Заведомое признание красоты приводит не просто к сомнениям в истинности или неистинности (это происходит уже с этических позиций долженствования), здесь уже нет выбора себя в какой-то нравственной альтернативе, но знание себя оказывается небытием, из которого человеку нужно проснуться из сна самозабвения.
Не время сна,
Не время спать,
Пора весь мир уж постигать! —
произнес неизвестный
человек надо мною. Я в ужасе опомнился
(А.Платонов)
И тогда суть экологической проблемы видится — за необратимыми процессами, нарушениями гомеостаза, вырождением генофонда человечества и т.д. — в изнасиловании красоты. Вот конечный, великий грех цивилизации. И началось это с первородного греха Адама, вкусившего запретный плод знания. Затем, ожесточившись на других и на себя, он способствовал торжествующему утверждению зла. И уж теперь должно быть ясно, что целью было в конечном счете покушение на красоту. Покупка, например, художественных картин по баснословным ценам — не только расчетливое вложение капиталов, но подсознательно откуп за поругание красоты в тех свершениях, которые как будто бы не могли обойтись без уродования, обезображивания, покорения природы. Своего рода индульгенция на то, что он возможен еще будет, что он кое-что сделал, чтобы быть, сделал шаг из небытия как знания себя. Но таким образом, пусть в негативной форме, красота еще действует как высшая ценность, сила ее, нужно полагать, вообще безмерна.
И высшей инстанцией, перед красотой нужно отвечать человечеству, и является красота. И это есть отстраненная природа, покоренная женщина, подчиненный ребенок. Не потом, а теперь и сейчас же нужно отвечать перед ними. Одушевиться загадками природы, одухотвориться тайной женщины, изумиться чудом ребенка.
«Ясно, что этика не может быть высказана, невыразимое показывает себя» (Л.Витгенштейн). Да, но может быть подлинным языком и является язык природы (в дуновении ветра, шелесте листьев, гармонии цветов), улыбка женщины, лепет ребенка. Ведь это то самое невыразимое, несказанное, удивительное, прозрачнее, яснее, открытее чего нет ничего на свете. И этика как экология должна высказать то, что «показывает себя» неутилитарно, безусловно, безоговорочно.