— И-ван!
— Г-га!
— А что, если вывести такую свинью, у которой глаза смотрели бы вверх?
— Как у крокодила?
— И такую шуструю, чтобы сама себе корм добывала.
— Тогда и нам и вами уши объест.
Вечным скептицизмом Иван только лишний раз подчеркивал свою ограниченность, но в машине не было другого собеседника, поэтому он вынужден был каждый раз обращаться к своему водителю.
— И-ван!
— Г-га!
— А ты слыхал миф про Европу?
— Миф? А что это такое?
— Ну, это такая легенда, красивая выдумка…
— Побасенка?
— Не опошляй и не вульгаризируй. Миф — это краса и мудрость. У древних греков на мифах строилось все мировоззрение. И был такой у них миф про Европу. Так называлась очень красивая женщина, в которую влюбился их верховный бог Зевс. Ну, так он, чтобы жена его не ревновала, стал быком, а Европу сделал коровой.
— Нам бы такого бога! Вот бы подняли животноводство!
— Ты слушай!
— Да слушаю.
— Сделал он Европу коровой и так оставил. Вот я смотрю и делаю выводы. Как эта мифологическая корова поставлена? Вымя у нее в Западной Европе, а голова к нам обращена. Мы кормим, а там доят. Там доят, а мы — кормим!
— Вот тебе и миф! — присвистнул Иван.
— Вопрос стоит так, — вслух раздумывал Жмак, — чтобы повернуть Европу выменем к нам. Вот был бы почин! Всем починам почин!
— Как корову ни крути, а без кормов не обойдешься, — глубокомысленно заявил Иван.
Но Жмак уже его не слушал.
Въезжали в Веселоярск.
— Туда? — спросил для приличия Иван.
— Туда, — почмокал толстыми губами Жмак.
Это означало: к чайной тетки Наталки, где была персональная пристройка, этакая скромненькая веселая боковушка, о которой Жмак любил говорить Зиньке Федоровне: «Интерьер сплошь импортный, а харч наш!»
Жмак ел все только черное. Черные баклажаны, черную редьку, черных поросят, сметану от черных коров, черных цыплят, черный виноград.
Когда тетка Наталка приносила миску, в которой плавали в сметане поджаренные цыплята, Жмак строго допытывался:
— А цыплята черные, домашние, не те блондинистые с птицефабрики?
— Да черные, черные! — заверяла его тетка Наталка. — Вон и перышко в решете еще сохранилось. Может, показать?
— Верю и так, — обгладывая вкусные косточки, мурлыкал Жмак самодовольно. Он знал, что тетка Наталка такая же лукавая, как все веселоярцы, обманывает его, что решето с черным пером стоит у нее под рукой с давних пор, но даже постоянно обманываемому приятно было показать свою власть хотя бы на глупости и удовлетвориться послушанием хотя бы мнимым.
Насытившись всем черным, Жмак позволял себе остроту: «Женщин люблю белявых, потому что все черные — ведьмы!»
Тетка Наталка с лукавой покорностью сносила и про ведьм (у нее ведь были черные волосы), и эта ее покорность тоже лила елей на толстую Жмакову душу.
После плотной закуски в веселой боковушке начиналась икота, поэтому и приходилось обращаться к своему шоферу по-китайски:
— И-ван!
Однако сегодня икота напала на Жмака по причинам, можно сказать, противоестественным: не от пресыщения, а от недосыщения, или точнее — с голоду.
Тетка Наталка, как всегда ласково, усадила товарища Жмака за стол в веселой боковушке, но не метнулась по обыкновению туда, где жарится и парится, а остановилась у двери, опершись круглой спиной о косяк.
Жмак застыл от удивления: стол пуст, как каток, уполномоченный за столом, а эта женщина стоит себе и прячет руки под фартук.
У Жмака от возмущения пересохло во рту, запершило в глотке, он гневно откашлялся:
— Кгм! Кгм!
— Вот смотрю я на вас, — сказала тетка Наталка, — да почему-то мой покойный Гаврило вспомнился. Давило его страшно перед смертью, я ему подушку поправляю, чтобы выше было, а он мне и говорит: Наталка, говорит, вот бы мне холодненького взварцу, так сразу бы и полегчало.
— При чем здесь взвар? — выкрикнул Жмак.
Но на тетку Наталку сегодня не действовали никакие покрикивания. Может, решила она отплатить Жмаку за его вечное привередничанье или за черных ведьм, о которых он всегда болтал, наевшись и напившись, кто его знает. Но, начав про свои контакты с душами умерших, она уже не могла остановиться.