Скажут, мысли не для председателя сельсовета да еще и в напряженнейший период сельскохозяйственного сезона. И, говоря так, будут правы, что и подтвердило неожиданное появление перед Гришей нового школьного преподавателя физкультуры Пшоня.
Пшонь был в угрожающем состоянии. Он распространял вокруг себя ураганы и землетрясения, его костистая фигура гремела, из ошалевших глаз вылетали молнии, острия усов вытянулись в безбрежность, будто испепеляющие пучки лазеров. Поэты сказали бы: «Пшонь был порывист».
— Вы что здесь безобразничаете? — загремел он еще с порога, выставляя свой блокнотище, длинный, как собачий язык.
Гриша, оторванный от идеи катания, с молчаливым неудовольствием посмотрел на незваного посетителя.
— Я вас не понимаю, — сказал он сдержанно.
— Жмак был? — крикнул Пшонь.
— Жмак? Какой Жмак?
— Тот, что из области.
— Вы его знаете?
— И я его, а он меня еще больше! Куда вы его девали?
— Странный вопрос. — Гриша наконец опомнился и попытался быть суровым. — В конце концов, какое вы имеете право?
— Какое имею? А вот такое! Я на все имею право! Почему не завезли ко мне Жмака?
— Я не обязан…
— Сек-кундочку! Запишем… Пригодится для карасиков…
— Может, хотите, чтобы я гнался за товарищем Жмаком и кричал ему вдогонку: «Вернитесь!»? — посмеялся Гриша.
— А хотя бы и так.
— Вам не кажется, что вы перегибаете палку?
— Что-что?
— Перегибаете палку.
— То есть? Прошу уточнить. А мы запишем.
— Еще раз попытаетесь поднять здесь крик — будете иметь дело с участковым милиционером Воскобойником, — пообещал Гриша.
— Пустяковина!
— Нет, обещание!
— Вы еще очень молоды!
— Не очень.
— Очень и очень молоды. А я человек пенсионного возраста и попрошу!..
— Что-то я не видел вашей пенсии.
— Ее обкорнали те самые, которые откусили кусок моей фамилии! Но я всех найду! От меня не убегут!
— И для этого вы приехали в Веселоярск?
— А хотя бы и так!
— Как приехали, так и уедете, — спокойно сказал Гриша, вставая со стула. Он надеялся, что после таких слов Пшонь сразу опомнится. Но ошибся, да еще и глубоко. Он встал, намереваясь выйти из кабинета, а Пшонь расселся, будто сваха на именинах. Гриша умолк, показывая, что разговор закончен, а Пшонь еще только прочищал глотку, руководствуясь принципом: прикусить язык не себе, а ближнему. Гришу охватило нетерпение, а Пшонь подавлял его нахальным спокойствием, добиваясь того, чтобы, как говорил поэт, у человека лопнуло терпение.
— У меня к вам дело, как к сельскому руководителю, — заявил Пшонь.
— Дело?
— А вы как думали!
— Что же за дело?
— Надо повлиять на этого бюрократа!
— На какого бюрократа?
— Ну, на моего директора.
— Вы же еще не работали в нашей школе, а директор тут пять лет. Его знает весь район.
— А меня знает весь мир! Мой род идет от гоголевского героя!
— От Ивана Федоровича Шпоньки?
— А хотя бы!
— Неважнецкая, скажу вам, у вас родословная, герой ведь самый что ни на есть никчемный.
— Зато Гоголь!
— Вы хоть читали Гоголя?
— А зачем мне его читать, когда я и так живьем из него выпрыгнул!
— Короче, — сказал Гриша, — какое у вас ко мне дело? Я спешу.
— В служебное время устраиваете свидания со своей женой?
— Не с чужой же! Так какое дело?
— Дело такое, — сказал Пшонь. — Я хочу преподавать историю и географию. А этот бюрократ, ваш директор, не дает.
— Вы же преподаватель физкультуры!
— Ну и что? А моя предшественница перед пенсией что здесь делала?
— Одария Трофимовна? Так она ведь всю жизнь преподавала историю и географию. Это ее специальность. А вы — физкультурник.
— Ага, физкультурник? А что делала ваша Одария перед пенсией?
— Ну, ее попросили по совместительству взять физкультуру.
— Сек-кундочку! Запишем. Одария совмещала историю и географию с физкультурой, а я буду совмещать физкультуру с историей и географией. Совпадает?
— Не совпадает, — сказал Гриша, — и попрошу ко мне больше с такими глупостями не приходить.
— Не приду я, так придут те, кому надо, — поднимаясь, угрожающе заявил Пшонь.
— Ну, гадство! — с горечью вздохнул Гриша, закрывая за физкультурником дверь.
Звонить к Дашуньке не хотелось. Вообще не хотелось ничего. Ни жить, ни умереть. Впечатление такое, будто ты яйцо-болтун. То холодное, как камень, яйцо, которым обманывают глупых кур, чтобы они неслись.