Гриша все же позвонил на ферму. Одна из доярок сказала, что Дашунька поехала на пастбище. Теперь разве что свистнешь ей вслед. Ведь пастбищ много, разбросаны они вдоль Днепра на территории, равной небольшому европейскому государству, станешь разыскивать там свою жену в рабочее время — будут смеяться и стар и млад. В селе не смеются разве лишь коровы.
Он подошел к окну, кинул взгляд вниз, и все в нем застыло, а потом закипело. Вокруг клумбы, как и в первый день его работы в сельсовете, сидела оппозиция, покуривала, поплевывала и чего-то ждала. Чего же? Возвращения Свиридона Карповича? Но зачем же его отпустили на заслуженный отдых? Получалось, будто он, Гриша Левенец, рвался на эту высокую должность. Но это же совсем не так!
— Ганна Афанасьевна, можно вас на минутку? — открыв дверь, крикнул Левенец.
Секретарь сельсовета не была бы настоящим секретарем, если бы вошла к председателю с пустыми руками. Что носят секретари? Бумаги — это все знают. Но на этот раз в руках у Ганны Афанасьевны были не просто бумаги, а толстенные книги, видно по всему — читанные и перечитанные, потому что страницы их напоминали толстые надутые губы.
— Что это? — даже подпрыгнул Гриша.
— Законы, постановления и инструкции.
— Зачем все это мне?
— Читать.
— Читать?
— Да. Свиридон Карпович, сколько и председательствовал, то если не председательствовал и не предстоятельствовал — читал законы.
— Пред?.. Что это за слова такие, Ганна Афанасьевна?
— Когда вы сидите перед людьми, то председательствуете; когда стоите предстоятельствуете, а когда ни то ни другое, тогда надо читать законы, чтобы знать, как их соблюдать.
Гриша подумал: а когда сидишь на комбайне, как это назвать предкомбайнствовать? Ну Ганна Афанасьевна, ну старые кадры!
— А что вы скажете, Ганна Афанасьевна, — спросил он, указывая за окно, — в отношении всех этих вокругклумбыседательствующих?
— Да разве вы не знаете? Это же вроде бы агенты от наших сельскохозяйственных ведомств: Первородный от сельхозтехники, Благородный от минвода, Таксебе от нефтесбытснаба, Нисюданитуда от сельхозстроя, Раденький от комбикормсбытснаба, Сладенький от шерстезаготовок.
— Ага. А чего они здесь сидят?
— Ждут.
— Чего?
— Перемен. Боятся прозевать.
— А разве что-нибудь должно меняться?
— А они разделяются: половина сидит возле конторы колхоза, а другая половина — вот здесь.
— Ничего не делают, а только сидят и ждут?
— Не делают? Пойдите спросите их — сколько они вам наговорят!
— И пойду, и спрошу!
Решительности после сегодняшних конфронтации с Пшонем и Жмаком Грише было не занимать. Он вылетел из сельсовета, как древнеславянский бог Перун, готовый греметь, сверкать, карать и испепелять.
— Добрый день, товарищи! — крикнул он.
— Добрый, добрый, добрый! — раздалось в ответ.
— Поработали? — довольно ехидно полюбопытствовал Гриша.
— Да уж куда там!
— Еще как поработали!
— Встали на трудовую вахту!
— Ага, — подытожил Гриша, — встали, говорите, на вахту. Могу вам сообщить, что становиться на вахту возле этой клумбы вряд ли есть смысл. Никуда эта клумба не убежит, и никто ее не украдет. Это мое первое заявление, так сказать, неофициальное. А теперь я сделаю заявление последнее. Если вы считаете, что меня избрали на день или на неделю, как того временного царя для насмешки и оплевывания, то вы глубоко ошибаетесь.
— Вы же вроде полетели? — несмело выдвинулся вперед всех Интриган.
— Полетел и прилетел.
— А товарищ Жмак заявил, что вас не будет, — наклонил к плечу голову Сладенький.
— Как видите, нет Жмака, а я — перед вами.
— Тогда как же это так? — надулся Первородный.
— А вот так. Сидеть — хватит, разобщенности — конец, все в единый агрокомплекс, или же я предложу очистить территорию Веселоярского сельсовета! Хлеб-паляница в торбе ниоткуда не возьмется!
Хлеб-паляница для представителей всех заинтересованных ведомств еще кое-как было понятно. Но торба! К чему здесь торба? Что за пережиток? Что за отсталое мышление у этого нового председателя?
Обменявшись взглядами, которые в литературе называются красноречивыми, они, однако, не стали разводить антимоний, докурили каждый свою сигарету, покашляли и похмыкали, а потом рассредоточились по веселоярским углам: определять, где стриженые, а где паленые. Гриша же, проводив их взглядом и пробормотав свое излюбленное: «Вот гадство!» — решил заглянуть в Дом культуры, а если точнее — в сельскую библиотеку, которой заведовала бывшая его одноклассница Тоня, теперь Антонина Ивановна, жена самого директора школы. Когда-то Гриша хотел было влюбиться в Тоню, но испугался: слишком уж она была хороша и языката. Язык как бритва. Подойти к ней еще как-нибудь можно, но что ей скажешь? Вот так, напугав себя, Гриша и завербовался в добровольное рабство к Щусевой Кате, рабство это, как известно, закончилось трагически и еще неизвестно, что было бы с Левенцом, не появись на веселоярских горизонтах Дашунька Порубай.