— Да разве же мы его родили?
— Поищем, тогда и увидим. Я уже и товарища писателя из столицы пригласил. Может, заинтересуется…
Вошла Ганна Афанасьевна и сказала, что у нее сидит Самусь-младший и требует справки.
— Какой Самусь? — спросил Гриша.
— Рекордист Иванович.
— Рекордя? А какую же ему справку?
— О месте работы.
— Место работы? Не смешите нас, Ганна Афанасьевна.
— Требует. Говорит: буду сидеть, пока не дадите.
— Ага, будет сидеть! А ну давайте посмотрим на этого великого труженика!
Рекордя сидел перед столом Ганны Афанасьевны и вертел на пальце ключики от отцовского «Москвича». Здоровый и румяный, в японской нейлоновой куртке (красное, синее, белое, аж глаза режет), в новеньких джинсах, в добротных югославских туфлях (до таких кроссовок, как у бегунов из общества «Бег трусцой», видно, никак не мог еще дотянуться).
— Здоров! — сказал Гриша.
— Здоров, Гри! — сверкнул зубами Рекордя.
— Я тебе не «Гри», а председатель сельсовета!
— А я что говорю? И я говорю, председатель! К тебе же и пришел!
— Хочешь просить сирену на машину, чтобы давать сигналы на территории района, как почетный механизатор Бескаравайный? Прожектор на зайцев уже нацепил, теперь еще сирену?
— Я и без сирены — когда еду, весь район знает! — заржал Рекордя. — От вас мне нужна справочка!
— О чем же?
— С места работы.
— Ну, это просто, — весело промолвил Гриша. — Это у нас раз плюнуть! Ганна Афанасьевна, напишите ему, пожалуйста, справку. Пишите так: «Дана сия справка гражданину Самусю Рекордисту Ивановичу в том, что он действительно является тунеядцем, что и удостоверяется…»
— Да ты что! — вскочил со стула Рекордя. — Я же к вам как к людям, а вы!
— Ах, как к людям? А ты нам скажи: ты хоть один день в своей жизни работал?
— Я? Да вот уже второго отцовского «Москвича» добиваю! Думаешь, это просто? Теперь хочу уговорить, чтобы «Ниву» купил, а она, говорят, еще крепче, чем «Москвич»! Днем мотаешься по всему району, а ночью не спишь, потому что надо же «голоса» слушать. Все в селе спят, если я не услышу, так кто же услышит! Я уже так приноровился, что могу угадать, какая у какого империалистического диктора прическа спереди. А ты говоришь: не работаешь.
— Работа у тебя — посочувствуешь! — засмеялся Гриша, а самого кольнула мысль: «А не Рекордя ли случайно писарствует в Веселоярске, накликая громы и молнии на головы честных тружеников?»
— Мне оно бы и все равно, — снова усаживаясь и вертя ключиками, сказал Рекордя. — Я без этих справок жил и прожить могу хоть сто лет! Так старику припекло поменять мебель. Хочет приобрести югославскую стенку, а она дорогая, как черт. Кинулся я в рассрочку, говорят: давай справку! Вот я и пришел.
— У вас же мебелью вся хата забита, — напомнил Гриша. — И никто там не живет.
— А квартирант Пшонь? Стоит там стенка «Калина». Блеск! Отец и пыль не давал никому стирать, лично это делал. А Пшонь об эту мебель бутылки с минеральной водой открывал. Пьет только «гоголевскую» воду, потому что, говорит, он потомок какого-то гоголевского героя. Испортил нам всю стенку! Пустили на свою голову! Не человек, а какой-то внутренний враг.
— Тетушка говорила: «Кто же его знает, может, он и не совсем негодяй», — промолвил Гриша. Рекордя ничего не понял.
— Какая тетушка?
— Все того же гоголевского героя, к которому примазывается Пшонь.
— Тот, может, и не совсем, а этот настоящий негодяй, это я тебе, Гриша, точно говорю! Нас уже всех домучивает до ручки! Выдумал знаешь что? Стенгазету выпускать у нас дома. Расписал для нас всех распорядок дел и обязанностей. Не привезу ему поллитровку — сразу статья в стенгазете: «До каких пор Рекордист не будет выполнять своих обязанностей?» Мать не угодит ему с закуской — протягивает и мать. У отца зачем-то требовал банку фосфида цинка, а отец не дал, боялся, чтобы не отравил и людей, и скотину. Он на него накатал фельетон под заголовком: «Кто разбазаривает ядохимикаты?» Слыхал такое? А как мотается по Веселоярску? Ты думаешь, он только пьет и спит, и больше ничего? Кики-брики! Вынюхивает все, как ищейка, и все в свой блокнотище заносит да усами шевелит, как лазерами: «Они у меня запрыгают, как карасики на сковородке!» И каждый день катает по десятку конвертов, а потом ко мне: «Вези в район!» — чтобы, значит, не на нашей почте опускать письма, а там. Трижды даже в область его возил. Обписывает наш Веселоярск с ног до головы!
— Ну-ну, — весь напрягшись, тихо промолвил Гриша, — такие вещи без доказательств… Сам знаешь, чем это кончается…