— Дима, — сказал он наконец, — ты не мог войти в палатку как человек? И чем это ты запустил в нас?
«Ну чего он придирается? — подумал Жук, выкатывая из-под брезентовой полы футбольный мяч. — Как будто что-то случилось!»
— А ты меток, однако, — сказал Жук вслух, улыбаясь.
Димка схватил мяч, заколотил по нему кулаками, как по барабану, и, довольный, что Жук его правильно понял, пояснил:
— Я ударил по дверцам, как по воротам: попаду или промажу? И попал!
Отец хотел что-то сказать, но в это время в палатку всунулась голова в армейской фуражке.
— Эй, Димка, ты мяч не потерял? — спросил Сизов.
— Вот он, берите. — Мальчишка катнул мяч в руки геолога и стукнул себя по лбу: — Спать, спать, спать!
Сизов взял мяч и вдруг сказал:
— Иван Савельевич, а для Димы у вас есть спальный мешок?.. Нет? Ну так я могу принести свой. У меня синий, он, знаете, толще зеленого — теплей будет…
— А ты как же? — спросил начальник. — Сейчас ночи холодные.
— Вот еще! У ребят телогреек наберу… И, знаете, на границе не так приходилось…
— Ну смотри, — сказал Иван Савельевич и как-то особенно взглянул на сына.
Через две минуты Сизов принес спальный мешок. Димка разделся и через узкое отверстие влез в мешок. Потом застегнул на мешке пуговки-палочки, и теперь одна только круглая голова его торчала наружу. Ему, видно, было очень непривычно и забавно лежать в мешке, и он стал перекатываться с бока на бок и даже попробовал ползти по земле. В мешке Димка был похож на чудовищную синюю гусеницу, которая двигалась, подтягивая и расправляя свое мохнатое гибкое тело. «До чего же он живой, — подумал Жук, — живой и чуточку избалованный».
— Не балуйся! — сказал Иван Савельевич. — Запачкаешь о землю мешок.
Мальчишка продолжал ползать. Когда же он утомился, то потребовал:
— Папа, хочу клубники…
Иван Савельевич полез в рюкзак и вынул большую коробку с огромными сочными клубничинами на этикетке.
Уже было поздно, и Жук, пожелав отцу и сыну спокойной ночи, вышел из палатки — он был низок и почти не сгибался в дверцах — и пошел к себе.
На краю террасы, как и вчера, могуче пылал костер, подпрыгивая в ночь, и на земле шевелились черные тени. «Подойти, что ли?» — подумал Жук, останавливаясь у своей палатки и ощущая непонятную зависть к этим ребятам, беспечно сидящим у костра. Но потом махнул рукой, откинул дверцу палатки, разделся и влез в спальный мешок. Согревшись, начал было думать об Иване Савельевиче и Димке, но мысли на этот раз были какие-то неясные, вялые, неохотные, а рядом так сладко всхрапывали прораб Семыкин и геолог Рябов, что Жук, прислушиваясь к их дыханию и к далекому смеху у костра, сам не заметил, как уснул. И всю ночь с его губ не сходило какое-то горькое выражение, словно его обидели.
Утром, когда Жук с полотенцем на плече и с пластмассовой мыльницей в руке возвращался с Байкала, он услышал, как повариха Люся, размахивая синей книгой, громко спрашивала, кто потерял ее.
— Где нашла? — спросил Жук, забирая книгу.
— На суку висела, вон там… — Люся кивнула на невысокую ольху.
Жук раскрыл книгу. Две страницы были порваны, другие — измяты, испачканы зеленью. Ему стало жаль ее. Он купил эту книгу за двадцать пять рублей на рынке, не расставался с ней в поездках, многие страницы помнил наизусть. У всех настоящих путешественников и исследователей есть что-то общее, что-то родственное. Он чувствовал это. Окажись те люди тут, у него было бы о чем с ними поговорить. Читая такие книги, радостней жить. И свои не очень большие дела кажутся значительней, а собственная жизнь — ярче и выше.
Таких книг не много, но они есть. Вот одна из них. Но до чего же она испачкана и изорвана, словно на ней, как на салазках, съезжал этот мальчишка с крутой сопки…
Жук еще вчера понял, что Димка — взбалмошный и забалованный мальчишка. К сожалению, это удел многих детей обеспеченных родителей. С этим кое-как можно примириться. Но то, что он сделал с этой книгой о замечательных, храбрых людях, не на шутку обидело Жука. Он рос не так: половину стипендии он тратил на такие книги. Недоедал, ходил в обтрепанном костюмчике, а покупал… Жук понадежнее спрятал книжку в чемодан и пошел завтракать.
— А где Дима, однако? — спросил он у Ивана Савельевича, садясь за стол.
— Отказался чаевничать, побежал за смородиной.
Но, оказалось, Димка нашел занятие более интересное, чем сбор смородины. Внезапно в утренней тишине раздался протяжный басовитый звон. Люди переглянулись. Звон повторился. На большом ящике под старой лиственницей стоял бак с питьевой водой. И вот сейчас этот бак, наполовину пустой, гудел и содрогался, хоть поблизости и не было ни души.