Я вздохнула. С Ланой спорить — себе дороже.
— Если со мной разобрались, давай о тебе… Что там у тебя за экзамен?
— Хороший хоть мужик? — я опять поставила турку на плиту и заглянула в холодильник. Кусочек чёрного шоколада и подсохшая половинка булочки, непонятно как сюда попавшая… Хотя Латана наверняка на диете, а у меня аппетит и не думал просыпаться. В такое-то время!
— Смотри, — подмигнула родительница, доставая айфон.
С экрана на меня смотрел молодой, загорелый мужчина с приятным, открытым лицом и чересчур, на мой взгляд, белоснежной улыбкой.
— Какой-то он слишком молодой? Наверно, и тридцати пяти ещё нет? — подозрительно взглянула я на маменьку.
Та удовлетворенно закивала.
— Тридцать пять есть, — кивнула она. А потом добавила, — На целых два года старше меня.
— Тебе тридцать семь…
Маменька гневно сверкнула глазами:
— Мне тридцать три, — тоном, не терпящим возражений, поведала она. — Возраст Христа… Он никогда не заканчивается!
— Судя по тому, что мне скоро двадцать, — я задумчиво посмотрела на потолок.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего. Кроме того, что скоро мы сравняемся. В возрасте.
Вопреки своему обыкновению, Латана промолчала. Вздохнула. Поджала губы. Перевела взгляд на экран айфона. На меня. Опять на экран. Перелистнула на фото где они вместе. Удовлетворенно кивнула. Чего уж там, даже при моем занудстве, точнее, внимательности, Латана и вправду выглядела младше этого покорителя женских сердец с обложки глянцевого издания. Наконец, решилась.
— Ты права. Я слишком медийная личность, чтобы спускать со счетов собственную взрослую дочь… А ты уверена, что не хочешь поменять паспорт? Ну, то есть пару цифр в графе возраст? Вот если бы тебе было пятнадцать… А что? На взрослую девушку ты мало похожа, спасибо дурацкой стрижке и твоим ужасным рваным штанам из синей корабельной парусины…
— Мама…
— Можешь называть меня Латаной на людях. И вообще, если я от тебя откажусь, и тебя удочерит бабушка… Ты тогда будешь моя сестра!
— Я итак зову тебя Латаной на людях. И паспорт менять не собираюсь, и говорили мы об этом уже сто тысяч раз! И вообще, если мне пятнадцать лет, как я могу учиться на третьем курсе?
— А ты вундеркинд. Индиго!
— Мама, перестань!
— Ну ладно, я пошутила. Пожалуй, стоит говорить, что мне тридцать пять…
— Мама! Мне девятнадцать! Значит, если тебе тридцать пять, то родила ты меня в шестнадцать лет.
— Тоже мне аргумент! Да я тебя и в пятнадцать родить могла! Да и в четырнадцать… Гипотетически…
— Все, мама, хватит. Не хочу ничего об этом знать!
— Моя дочь зануда.
— Да.
— Так что за экзамен?
— Политология.
— Тебя подвезти?
— Ты, наверно, шутишь.
Невыносимо тяжелый воздух сегодня в метро… Странно, я приняла душ, вымыла голову, вопреки плохой студенческой примете, но запах табака словно приклеился ко мне! Электричка ушла из-под носа, издевательски хлопнув дверями прямо перед моим лицом, и запах табака как будто усилился. Может, это от невысокого хлипкого парня в капюшоне, с торчащим ярко-оранжевым проводом наушников? Судя по тому, как он двигает головой в такт неслышимой окружающим музыке, совсем мелкий. Подросток. Я отошла в сторону, прямо к молодой мамаше с двумя детьми, выясняющими между собой отношения. Женщина держит их за руки, по сторонам от себя, но пацаны умудряются отвешивать друг другу, а порой и родительнице, пинки. При этом визжат так, что перекрывают рев трогающейся электрички с соседней платформы.
Наверно, я слишком молода для пробуждения материнского инстинкта, как у моих одногруппниц, с умилением щебечущих над ворохом детской одежды — сегодня сразу после экзамена Верка Малышева станет крестной… Может, я какая-то бесчувственная, но у меня не вызывают нежности крошечные розовые пинетки и чепчики… А глядя на бойких карапузов, с упоением мутузящих друг друга не смотря на орущую на ультразвуке мамашу, я не просто бесчувственная.
…Я могу убивать детей.
Но только если это будут семь девочек…
…Посреди платформы закружились полупрозрачные, словно созданные из света фигурки в просторных белых одеждах, а я почувствовала под пальцами твердое и гладкое древко лука и упругую, натягивающуюся тетиву.
Помотала головой — видение исчезло. Вот что бывает, когда до трех зубришь Макиавелли и Локка, а в половину шестого принимаешь мадам Шаинскую… Кажется, это называется сон наяву.
Наверно, я не полностью проснулась, потому что отвратительный гул в ушах усилился, почти оглушая…