«Печальная история и не очень достоверная. Вот и его мать не поверила. И приплыла в город с целью отомстить за смерть своего единственного сына,» – подвел итог проныра.
«Мать? Та женщина-торговец, что прибыла недавно,» – мозаика в голове собеседника сложилась. Он больше не смеялся. И выводы сделал совсем неожиданные для Ефима.
«Это ты был в возке, который сбил двух человек насмерть на прошлой неделе?»
«Я,» – коротко сознался незваный гость.
«Кто еще двое? Те, кто помог тебе бежать после охоты на йорга – Балаш и его девка?» – проницательности правителя можно было позавидовать. – «Значит, они тоже в городе.»
Домиар рывком приподнялся и схватил Ефима за грудки: «Ремни, связывающие чудовище, были разрезаны. Кто это сделал? Кто его отпустил? Ты?»
«Нет, нет,» – в ужасе затряс головой проныра. Сейчас, как никогда, он понимал, что его жизнь висит на волоске. – «Это Балаш и Умила. Это они».
«Но зачем?» – недоумевая, отбросил Ефима от себя Домиар. Тот лишь пожал плечами в ответ.
«Так наш уговор в силе? Могу я рассчитывать на спокойную жизнь?» – осмелев, после продолжительного молчания спросил он.
«Да. Проваливай, как пришел,» – махнул на него рукой правитель, погруженный в свои мысли. История и правда оказалась интересной. Очень интересной. Размышлял Домиар долго, позабыв и об ужине. Слуги не решались нарушить его уединение, но кружили неподалеку, словно стая акул, ожидая заветного хлопка в ладоши.
«Итак,» – подводя итоги, рассуждал Домиар. – «Поскольку Балаш, Умила и особенно Ефим, у которого язык без костей, были пленены матерью Гимруза, то она точно знает, как погиб её сын и кто его убил. Значит возможны два пути: откупиться или убить. Первый предпочтительнее. Но люди, и совершенно точно женщины, потерявшие единственного ребенка и одержимые жаждой мести, бывают на редкость несговорчивы. Стоит попробовать, конечно, прежде чем принимать радикальные меры. А пока Кенишу не стоит выпускать из дома. О посещении лавки женщины-торговца и вовсе речи быть не может. Нужно приставить к девочке охрану и разрешить подружкам пожить здесь, чтобы она не скучала. И предупредить Азара, дабы был осторожней и осмотрительней.»
Домиар, наконец, хлопнул в ладоши, призывая вышколенных слуг.
Поскольку товар у иноземных торговцев был сплошь дорогой и редкий, а покупатели – людьми солидными и платежеспособными, то лавки их располагались не на самом торге, а на прилегающих тихих улочках. Здесь не толпились дородные хозяйки с корзинами, полными овощей, не верещали фермерские поросята в деревянных клетках, не расхваливали свой товар на все лады продавцы пирожков с ливером, луком и грибами. Деньги любят тишину.
Улочки благоухали заморскими ароматами, тихо позвякивали серебряной посудой, шуршали дорогой кожей тонкой выделки, поблескивали россыпью жемчужин. С поклоном приветствовали дорогих покупателей торговцы, раздвигали тяжелые портьеры, предлагали мягкие подушки и освежающие напитки, вкрадчивыми, убаюкивающими голосами нахваливали товары. Домиар бывал здесь множество раз. Но его появление, как всегда, вызвало переполох. Каждый из торговцев старался лично поприветствовать правителя города, но женщины среди них не было.
Миза ждала Домиара со вчерашнего дня, когда отправила подарки его дочери. И была хладнокровна, как приготовившаяся к нападению змея. Пасть уже была открыта и ядовитые зубы обнажены. Осталось дождаться незадачливую мышку. Сунувшийся в комнату взбудораженный слуга доложил, что мышка прибыла. Осмотрев товары в других лавках (Миза точно знала, что лишь для вида), он осведомился, где же лавка торговца-женщины, о которой он наслышан и с поклоном был препровожден туда.
Вот он – решающий момент. Конечно, Миза не собиралась вонзать кинжал ему в грудь прямо сейчас. Это было бы глупо и недальновидно. Она намеревалась льстить и угождать, дабы войти в доверие, приблизиться настолько, чтобы точно знать, как нанести самый болезненный удар. Раздвинув тяжелые занавеси, Миза вошла в лавку из задней комнаты, нацепив на лицо радушную улыбку. Да так и замерла, оскалив зубы, с гротескной маской на лице.
Пусть в черных волосах появились седые пряди, стан уже не так строен, а плечи поникли, но глаза – черные, бархатистые, с лукавым прищуром, пусть и в окружении сеточки морщин, ничуть не изменились.
О, Маруф, – давняя любовь и боль.
Предыстория.
Предыстория есть у каждой истории. Предыстория Домиара началась двадцать два года назад, за несколько месяцев до того, как он бежал с острова, спасаясь от гнева отцы Мизы. Тогда его звали давно забытым и похороненным именем Маруф, и был он вором, мошенником и прожженным циником. Таким, впрочем, и остался.