– Зато он великолепно поддерживает порядок в городе, – сказал ее брат, но женщины уже не обращали на него внимания, потому что во двор въезжал последний всадник – принц Руперт.
Джекобина вздохнула, а Николь уставилась на него во все глаза, понимая, что перед ней один из самых удивительных людей истории: по-настоящему смелый воин, который, несмотря на это, обладает душой и чувствительностью великого актера.
Принц был одет в черное, его костюм, правда, оживлял пояс любимого им ярко-красного цвета; на голове была шляпа со знаменитым набором перьев, которую он всегда надевал даже в бою, тогда как другие защищали голову шлемом; ноги украшали сапоги с причудливой бахромой, которые он тоже очень любил. Рассмотрев принца очень внимательно (благо ей в первый раз представилась такая возможность), Николь обратила внимание на темную массу волос, спадающих до плеч, длинный прямой нос и рот, настолько чувственный, что было трудно поверить в то, что он не проводит все свое время, занимаясь любовными утехами. В этом молодом человеке чувствовалась какая-то загадка, он был совсем не таким, каким хотел всем казаться. В человеке, который на первый взгляд казался красивым и бравым солдатом фортуны, были скрыты какие-то более могущественные силы. Под лоском и обаянием Руперта, под его независимой манерой одеваться и вести себя, скрывались большой ум, темперамент, огромная отвага и непоколебимая решимость. Это была натура, обладающая не только пытливым умом, но и любознательным отношением ко всему сущему.
До смерти боявшиеся его «круглоголовые» верили, что принц находится под покровительством самого дьявола, а собаку принца Руперта, белого пуделя по кличке Бой, сопровождавшего его повсюду, считали посланцем Сатаны. Руперт научил своего любимца подпрыгивать высоко в воздух при слове «Карл» и ложиться на спину, задрав лапы, при слове «Пим» (такова была фамилия члена Парламента), и все, кто был суеверен, изрядно нервничали, видя этот трюк.
Почувствовав, что на него устремлено слишком много глаз, принц поднял голову и снял шляпу, приветствуя дам, наблюдающих за ним из окна. При этом его собственные глаза сверкнули, не уступая в блеске драгоценным камням, а на лице появилась наигранная официальная улыбка. Тем временем Бой, наверняка подчиняясь тихо произносимой команде, завалился на спину и притворился мертвым.
– Доброе утро, – громко сказала Джекобина, не обращая внимания на своего брата, который пробормотал:
– Расфуфыренный попугай!
– Доброе утро, – ответил принц и одарил их еще одной улыбкой, на этот раз более лучезарной.
После этого лицо его сделалось как всегда серьезным, и он быстро вошел в дом.
– Как ты думаешь, он заметил меня? – прошептала Джекобина.
– Конечно, – ответила Николь, хотя у нее возникло неприятное ощущение, что взгляд принца был обращен, скорее к красивой и яркой Арабелле, нежели к ее маленькой, похожей на эльфа, подруге.
– Прошли все члены совета? – спросила она у Генри Джермина, как бы между прочим меняя тему разговора.
– Да, все.
– Тогда, мне кажется, мы можем продолжить игру.
С этими словами Николь отвернулась от окна и взяла в руки карты, но, продолжив игру, она, как ни старалась, не могла забыть, как Руперт Рейн смотрел на нее, так долго и так откровенно.
Рождество в 1643 году было ознаменовано тем, что королева объявила о своей двухмесячной беременности. Было очевидно, что дверь между двумя колледжами была сделана не зря, она сослужила свою службу. Загрустивший было король слегка повеселел, узнав, что так хорошо справился со своими супружескими обязанностями, а у Генриетты-Марии – тридцатичетырехлетней женщины, матери шестерых детей, на бледных щеках появился румянец, что для нее являлось первым признаком беременности.
Во дворце состоялось странное торжество, которое было тягостным для всех, хотя причины этого были глубоко сокрыты. В воздухе явственно ощущались какое-то скрытое беспокойство и вражда, подогреваемые мальчишкой принцем Уэльским и его молодым кузеном Рупертом, которые вдруг стали соперниками, добиваясь внимания со стороны Николь, что не нравилось ни Джекобине, ни Джоселину. Будь она прежней Николь Холл, ей ничего не стоило бы воспользоваться ситуацией и обратить ее себе на пользу, но для теперешней Николь Аттвуд все происходящее казалось просто кошмаром.
Джоселин был похож на сжатую пружину, – она никогда раньше не замечала, чтобы он так вел себя. Ужасы войны и постоянные встречи со смертью, казалось, убили в нем бесшабашного повесу, и на его месте появился спокойный серьезный человек, чьи глаза теперь внимательно и неотступно следили за ней, скрывая в своей глубине все чувства. В конце концов, это неотвязное внимание с его стороны сделалось невыносимым, и Николь решила открыто поговорить с ним.
– Дорогой, почему ты все время на меня так смотришь? Надеюсь, ты не ревнуешь к Карлу и Руперту? Они просто играют, флиртуя со мной, и делают это в основном из-за того, чтобы позлить друг друга.
Он улыбнулся, на минуту к нему вернулось прежнее чувство юмора:
– Нет, любимая, я не ревную тебя. Связь, существующая между нами, все больше убеждает меня в том, что ты меня любишь.
– Тогда, что тебя беспокоит? Может быть, Сабина?
– Нет, моя дочь полностью выздоровела еще до того, как я покинул Девон, чтобы возвратиться к тебе.
– Тогда я сдаюсь.
Смуглое лицо сделалось серьезным:
– Все дело в том, что меня постоянно преследует какое-то неясное чувство, но мне кажется, если я скажу тебе об этом, ты просто посмеешься надо мной.
– Мне никогда не хотелось над тобой смеяться, – ответила Николь, понимая, что это действительно единственный человек, на чувства и поступки которого она никогда бы не смогла наплевать. – Ну, пожалуйста, скажи мне, что тебя так беспокоит.