Алинка простила ее на четвертый день.
Лорисс проснулась на рассвете. Лучи Гелиона приятно согревали кожу. Она села у остывшего костра, от слабости едва не потеряв сознание снова. Царило рассветное безмолвие. Остывшие угли подернулись пеплом. Ветер не тревожил серую пыль. Ласковый теплый свет скользил по ковру из павших листьев, еще не успевших потемнеть от дождя. Лорисс легко вздохнула. И тогда очнулся Глеб. Он вскочил как от удара и целую вечность разглядывал ее. В его глазах стоял немой вопрос: жива ли она, или уже умерла.
-Красивая? - скрипуче прошептала она и закашлялась.
Он машинально кивнул и тут же занялся костром. От пепла глаза его слезились…
Теперь, спустя неделю, она чувствовала себя хорошо. Отгоняя тягостное воспоминание, она шла по лесу, вдыхая пряный запах. Удача! Лорисс присела на колени перед целым выводком белянок - толстые ножки с мясистыми шляпками. Ужин получится на славу. Лорисс нанизала грибы на острый прут и выпрямила спину. Уходящий Гелион окрашивал верхушки деревьев в багровые тона. Природа дышала свежестью осени, щедро раздавая накопленное за лето. Это весной бродить по лесу - сплошная головная боль. Изголодавшимся за зиму деревьям все равно из кого черпать силы, лишь бы поскорее восстановиться. Совсем другое дело - осень.
-Лорисс…
Она вздрогнула и обернулась на шепот. Но никого рядом не было.
Стояла редкая для осени тишина. Косые лучи Гелиона пробивались сквозь низкие облака и достигали открытой поляны, на которой застыла Лорисс. Она тщетно вглядывалась в темноту, затаившуюся, как зверь перед прыжком в глубине леса. Но как в детской игре “будь камнем”, каждая травинка, каждое дерево и куст замерли, словно никакого отношения к живому не имели. Словно назвать их живыми - значило смертельно оскорбить. Обшаривая глазами те места, где по ее мнению, мог кто-то прятаться, Лорисс с замиранием сердца ожидала повторения шепота. И как только она, с облегчением переводя дух, решила, что ей почудилось, оклик раздался снова.
-Лорисс.
Тихий шепот опустился на Лорисс сверху, постепенно добираясь до притаившейся в ожидании души. Тот, кто звал ее, знал толк в тайниках ее сознания. Ломая хрупкие преграды, неведомыми путями он стремился попасть туда, где от былого сопротивления не осталось и следа. Туда, где в самом центре беззащитной сути покоилось то, что подчинялось безусловно.
-Лорисс.
Глаза закрывались. Ей бы бежать без оглядки, но тело отказывалось повиноваться, внушая разуму простую мысль: ты дома, Лорисс, ты дома. Разве не к тому стремилась ты, оставив в прошлом другую, сгоревшую деревню? Разве не хотела ты заглянуть в ласковые глаза матери, почувствовать тепло родного очага? И утонуть там, в безмятежности, где нет, и самое главное - никогда не было - мертвецов, грязи, черепков от разбитого горшка, соседского мальчика с кровавым следом от меча, открывающего дорогу смерти, и глаз - широко открытых глаз Алинки? Иди. И вздохни облегченно - ты пришла.
Грибы выпали из обессиленных рук. А негнущиеся ноги ступили туда, куда ступать не следовало. Ни при каких обстоятельствах. Меж двух стволов Орхидных деревьев. Там, где всегда находила прибежище Отвергнутая Жена.
Серебряная паутина приняла Лорисс в свои объятья, мгновенно разрезав кожу и тут же заживив раны. Рассекая лоб, по носу прошла туго натянутая нить. Губы раскрылись, повинуясь жесткому натяжению, кисти рук сплелись с паутиной, уже выпуская свои нити их кончиков пальцев. Дыхание Лорисс прервалось. Она еще слышала, как лопнула кожаная куртка - прочные нити прошли сквозь нее, как проходит нож сквозь масло. Паутина сливалась с ее кожей, но Лорисс не чувствовала боли.
С ближайшего Орхидного дерева, с самой верхушки, осторожно спустилась Отвергнутая Жена. Серебреные нити дрожали, пока их перебирали тонкие мохнатые лапы. Подобравшись ближе, она замерла и медленно повернула к Лорисс круглую голову. Маленькую по сравнению с огромным раздувшимся телом. Круглые черные глаза отражали свет, странное, почти человеческое лицо застыло, впитывая шорохи леса.
Дождавшись, пока жертва затихнет, Отвергнутая Жена спустилась ниже. Сморщенное безгубое личико с черным провалом вместо носа неотвратимо надвигалось. Круглые глаза разглядывали Лорисс. На мгновение их заволокла серая муть. Тонкие лапы несли грузное брюхо. Она подползала все ближе и ближе. Вот мохнатая лапа осторожно коснулась щеки Лорисс.
Лорисс безучастно смотрела на то, как приближается Отвергнутая Жена. Серебреные нити дрожали под тонкими лапами. Лорисс видела, как из маленькой головы выдвинулись два острых шипа с зазубринами на концах и потянулись к ней. Огромный живот Отвергнутой Жены колыхался, на нем вздулись многочисленные кровеносные сосуды. Лорисс смотрела прямо перед собой, и в ее глазах, перекрещенных тонкими нитями, угасал яркий, огненный закат.
***
Лил дождь, наполняя открытый рот прохладной влагой. Веки закрытых глаз отказывались повиноваться, но боль от ударов по щекам, оказалась сильнее желания остаться там, в серой мутной глубине. Там, где не было усталого разбитого тела с острой болью, засевшей в каждой клетке. Не было капель, ранящих лицо. Не было выворачивающей наизнанку тошноты. Наконец, не было того, кто наотмашь бил ее по щекам.
Она глухо стонала, по-прежнему не открывая глаз. Стонала, но так и не смогла найти в себе сил, чтобы отмахнутся от грубых, бешеных ударов.
-Очнись, Вилена, Тьма тебя возьми! Ты жива! Очнись!
Как объяснить ему, чтобы оставил ее в покое? Почему нужно заставлять ее делать то, чего ей делать не хочется? В последнее время она и так жила не своей, но чужой жизнью, так почему нельзя позволить ей хоть раз поступить так, как она считает нужным?
-Очнись, Вилена, Тьма тебя возьми!
Где ее подлинные желания, где пресловутый выбор, столь любимый знатоками Благословенной морали? Единственное, что она осуществила сама, не ведомая чужой волей: оказалась в Роще, лелея в сердце девичью мечту о прекрасном Белом Принце! Где был тот выбор, когда стояла она на холме, оставив за спиной сгоревшую деревню и ожидаемое счастье. Пусть назовут его нехитрым те, кто не видит радости в простой жизни. О, какое счастье стоять в жаркий полдень на крыльце, щурясь от света, и высматривать мужа, спешащего из кузни домой на обед, окликать деток, играющих во дворе, отряхивать от пыли запачканные сарафаны и штаны, ласково отсчитывать, чтобы “никогда впредь”, петь им колыбельную песню, украдкой ловя брошенные мужем взгляды “не пора ли нам остаться наедине”! Жестокие нелюди отняли у нее все, заставив бездумно блуждать по лесу, направили прямиком к Лесному Деду. Где был выбор, когда Светляки приняли ее как врага, когда ее унизили, растоптали, вселили противное человеческому существу желание убивать? Чужое чувство привело ее на вершину Белой башни. И только сжимая в руках меч, она сделала свой выбор. И не тем ли, ни желанием проявить собственную волю объясняются режущие до крови, разрывающие кожу, тесные объятья Отвергнутой Жены?
-Вилена! Тьма возьми, открой глаза! Ты жива! Ты жива! Очнись же!
Они никогда не оставят ее в покое! Они будут заставлять ее жить, вечно желая возмездия, будут загадывать свои загадки, которые, один Свет ведает зачем, нужно ей решать. Они думают, что имеют на это право, после того, как вытащили ее из могилы тогда в Благочестивой роще сгоревшей деревни! Они уверены, что она мертва - им удобно, когда она мертва - и не может сопротивляться. Но она так не считает, о, она так не считает!
И она докажет им, как сильно они ошибаются.
Пусть отныне меч станет ее рукой, а тот, кто достоин возмездия - получит его!
Она пила дождь глоток за глотком. Она чувствовала, как израненное тело наполняется свежестью. Она ощущала холодную землю и жесткую мокрую траву.
Серая муть дрогнула крупной рябью и отступила, в то время как тяжелые веки Лорисс медленно, медленно поднялись.
-Не ори, Глеб. Я жива, Тьма меня возьми, я жива.
Конец..