– Я вижу, ты все обдумал, не так ли? – сказал Тимосфен.
– Вот именно – вплоть до подходящей кандидатуры, девушки, на которой я никогда не смогу жениться, что, согласись, особенно смешно.
– И кто же она?
– Хрисея, сестра Даная. Не беспокойся! Я отлично знаю, какой дурной славой пользуется эта семья! Пандор и его младший сын Халкодон – законченные извращенцы, а Брим просто грубая скотина. И только мое уважение к Данаю не позволяет мне открыть ему глаза на то, что всем очевидно; его почтенная мать по крайней мере дважды наставила рога этому жеманному старому щеголю: раз с сыном мясника, произведя на свет Брима; и другой раз – с царственной особой, зачав от него Даная, единственного приличного человека – возможно, не считая Хрисеи – во всей этой семье.
– Почему ты говоришь «возможно», если влюблен в нее? – осведомился Тимосфен. Аристон весело расхохотался.
– Да я вовсе не влюблен в нее! – сказал он. – Как можно любить девушку, которую ты никогда не видел?
– Ты ее ни разу не видел? Да полно, Аристон! Даже в дни моей молодости можно было найти способ – подкупить рабынь, сесть рядом в театре, подстеречь на углу во время женских празднеств, таких, как праздник Артемиды, Па-нафинеи и…
– Ну разумеется! Но все дело в том, что я не хочу глядеть на нее. Я в любом случае не могу на ней жениться, поскольку она гражданка Афин; в таком случае, к чему мне ее соблазнять? Благодаря Парфенопе и ее маленьким нимфам я не испытываю недостатка в женской ласке. А так это просто игра. Я прошу Даная передать ей мои заверения в совершеннейшей преданности, чего он наверняка не делает, так как все эти разговоры ему явно не нравятся, в то же время это служит достаточным объяснением моей несговорчивости для чересчур ретивых мамаш и настырных папаш-метеков, уже считающих деньги, которые я от тебя унаследую.
– А в действительности дело вовсе не в ней, – подытожил Тимосфен.
– Нет. Дело в двух других женщинах, – тихо произнес Аристон.
– И кто же они?
– Парфенопа, которая так хорошо удовлетворяет мои физические потребности, что тем самым отбивает у меня охоту совершать всякие глупости, и Фрина, память о которой согревает мне дущу.
– Ты очень странный юноша, – заявил Тимосфен. – Должен признаться, что не пони…
Это было все, что он успел сказать, ибо в это самое мгновение его лошадь вдруг встала на дыбы с пронзительным ржанием. Как и все афинские всадники, Тимосфен был великолепным наездником. Он ухитрился совладать с мечущимся, хрипящим, обезумевшим животным, но лошадь тут же вновь вздыбилась, молотя передними копытами прозрачный воздух; на этот раз Аристон успел заметить камень, ударившийся о булыжники мостовой после того, как он с огромной силой врезался в бок серого жеребца. Чуть повернув голову, он встретился взглядом с невысоким коренастым человеком Гераклового телосложения; его лицо, окаймленное густой черной бородой, было совершенно искажено лютой злобой, а его огромный кулак сжимал еще один камень.
– Берегись, отец! – крикнул Аристон, но было уже слишком поздно; камень белесым пятном промелькнул на фоне золотистого пополуденного неба. Аристон увидел, как он ударил его приемного отца прямо в лоб, увидел, как кровь хлынула внезапной, неукротимой струей, но к этому моменту он был уже в воздухе, легким, стремительным соколом налетев на врага Тимосфена.
Его противник был по меньшей мере вдвое сильнее его, но не имел никакой подготовки. Будучи искусным панк-ратиастом, Аристон мгновенно опрокинул своего мощного бородатого врага, затем, как только он поднялся, вновь поверг его на землю ударом ногой в подбородок, рубанул его по шее ребром ладони – один этот удар мог бы убить более слабого человека, – вторым таким же ударом, только горизонтальным, перебил ему переносицу, вызвав обильное кровотечение, и уже собирался добить его, когда скифские наемники, выполнявшие в Афинах обазанности городской стражи и привлеченные криками прохожих, ставших свидетелями нападения, выбежали из-за угла, гремя доспехами, схватили злоумышленника и увели его с собой.