Он встал и вышел в ночь.
Он подошел к этому маленькому домику. Тихо, неуверенно постучал в эту дверь.
Клеотера открыла ее. Она молча стояла на пороге. В руке у нее был фонарь. В его свете он заметил, что глаза ее покраснели и опухли от слез.
– Клео, – произнес он.
Она стояла и смотрела на него. Затем очень спокойным голосом она сказала:
– Я не думаю, что ты согласишься уйти и не делать меня соучастницей прелюбодеяния, не так ли. Аристон?
– Нет, – сказал он. – Я не соглашусь на это.
– И тебя не остановит то, что ты заставишь меня презирать себя всю оставшуюся жизнь? Что ты превращаешь меня в тварь, злоупотребляющую доверием женщины, которая была добра ко мне? Которая целовала меня, плакала над моими ранами, как сестра? И которая собирается – о бога, помогите мне! Помогите мне произнести слова, которые убивают меня! – которая собирается…
– …родить мне ребенка. Нет, не остановит, – мрачно сказал он. – Все это не имеет никакого значения. Есть только один способ избавиться от меня, Клео.
– Какой же? – прошептала она,
– Сказать – так, чтобы я поверил, – что ты не любишь меня, – сказал Аристон.
Она долго смотрела на него. Очень долго. Затем она вздохнула. Ее вздох прошелестел как невидимый меч, медленно пронзающий ее бьющееся сердце.
– Входи, Аристон, – сказала она.
Он увидел ее лицо. Оно было белее фригийского мрамора. Даже губы ее были совершенно белыми. Она не дышала. Ее глаза закатились, как у мертвеца, как у животного, затравленного охотниками. Он открыл рот и закричал:
– Клео! О бессмертные боги, Клео! Но она не отозвалась, она не могла отозваться. Он прижал ее к себе; ее нагое тело стало податливым, как воск; он бешено тряс ее, и слезы катились у него из глаз, и их было так много, что он уже не мог видеть ее лица за этой слепящей пеленой.
– Клео! О Гестия, Артемида, простите меня! О Клео! Внезапно ее глаза широко открылись. Она разомкнула уста, и ее дыхание вырвалось наружу порывом штормового ветра, ударившим в его горло. И на этом ветру трепетали сорванные лепестки ее губ, кружась в этом вихре, пытаясь облечь звук в слова, что-то сказать…
Он наклонился и поцеловал их с невыразимой нежностью, прижимаясь к ним своими губами, пока пульсирующий поток ее неровного дыхания не стал понемногу ослабевать… Затем он отпустил ее, и слезы засверкали алмазной россыпью на ее лице.
– Как хорошо. Как… необыкновенно… хорошо… – произнесла она.
– О Клео! Клео! О боги, как же ты меня напугала! – простонал он.
Она улыбнулась ему нежно и в то же время серьезно.
– Я умерла, – прошептала она. – Я умерла и отправилась на Элизейские поля. И там, где все залито божественным светом, я бродила среди женщин, давно покинувших этот мир. Там были и Антигона, и Андромаха, и Пенелопа, и даже сама Гекуба – все женщины, когда-либо познавшие истинную любовь. И как же они завидовали мне!
– Дитя, – пробормотал он. – Милое, глупое дитя!
– Я не была готова к такому, – сказала она. – Все, чем для меня была любовь до сих пор, – это боль. И еще пот, и звериное рычание, и вонь волосатой мужской плоти, и… О Аристон, отпусти меня!
– Отпустить тебя? – переспросил он. – Никогда!
– Ну пожалуйста. Только на минуту. Я хочу встать перед тобой на колени. Я хочу целовать твои руки, твои ноги…
– Клео! – сказал он.
– Я так благодарна тебе за то, что ты показал мне: то, чем занимаются вдвоем мужчина и женщина, – священно. Это возвышенно и свято. Наши тела – это ведь живые храмы, разве не так, мой повелитель? А любовь – божественный огонь, пылающий в них. Ах, Аристон, Аристон! Как вы, мужчины, можете ходить к продажным женщинам? Как можете вы превращать в насмешку, в непристойную пародию это, это…
– …поиск и обретение. – Его глубокий звучный голос подхватил ее мысль, превращая ее в заповедь, в молитву. – Это единственный миг между рождением и смертью, когда мы не одиноки. Я не знаю, Клео. Что касается меня, то я никогда больше не буду этого делать. Я не смогу. Ты наложила печать на мои глаза, и теперь они не могут смотреть на другие лица. И так будет всегда, пока я дышу, пока кровь течет в моих жилах, пока чувства не умерли во мне. О Клео, моя Клео, я…
– Молчи. Не говори ничего. Просто обними меня. Вот так. И никогда не отпускай. Никогда, – сказала Клеотера.
Но это не могло продолжаться долго. Слишком много вокруг тех, кто служит злу, кто испытывает наслаждение, причиняя боль. Без сомнения, кто-то выследил его по до– роге к этому маленькому домику. Может быть, это была женщина, ненавидевшая Хрисею, завидовавшая ей, или кто-то из тех многочисленных извращенцев, чьи притязания он отверг. Ему так и не удалось узнать, кто же это был. Впрочем, это не имело никакого значения. Главное – те ужасающие последствия, к которым это привело.