Она хотела, чтобы я вину, ее терзавшую, похитил, Я, чья душа вину свою избыть была не в силах, Так как же мог я излечить болезнь, от коей Я сам страдал всю жизнь, от муки корчась?
Вот, о великий Еврипид, Софокл бессмертный, Вот где трагедия нашла себе обитель.
Она внутри нас, и скрипящие устройства ваши, Богов спуская на веревках, как с Олимпа, Бессильны из души ее извлечь живую, Ибо она, тюрьму свою покинув по воле бога, Умирает в муках И кровью орошает его руки, Бессмертные, которые, возможно, Придуманы людьми, как сами боги…
Глава XXIII
Аристон очень медленно поднимался по крутым каменистым тропинкам, ведущим к Акрополю. Он нес корзину. В ней была пара голубей, которых он собирался принести в жертву Афине.
«Интересно, зачем я пришел сюда, – думал он. – Ведь я не верю в богов. Да и сами боги, если они все же существуют, причинили мне много зла. А может быть, я сам причинил им много зла, ибо что такое моя жизнь, как не один сплошной грех, кощунственная вонь для их олимпийских носов?» И все же…
Все же он взбирался по древним козьим тропам к белоснежным мраморным обиталищам богов. Сам не зная почему, он часто обретал там покой, ну если не покой, так, по крайней мере, некоторое ослабление чувства тревоги, постоянно владевшего им. И особенно в храме Афины, который называли Парфеноном, Домом Дев, поскольку все жрицы Богини Мудрости давали обет вечной непорочности. А даже временное избавление от терзавших его душевных мук, по его мнению, стоило этого нелегкого подъема.
Он уже мог любоваться несравненной красотой храма, возвышающегося перед ним, его волшебной симметричностью, благодаря которой массивные каменные глыбы казались невесомыми. Он ускорил шаг, чувствуя, как боль, грусть, бесконечная, гложущая, непрерывная тоска начина– ют покидать его при виде этого воплощенного совершенства. Ибо таков и был Парфенон. «Никогда больше человеческие руки не сотворят ничего подобного», – думал он.
Затем он проскользнул в его прохладный тенистый неф, намереваясь произнести молитву и принести в жертву пару белых голубей, которых он захватил с собой… и застыл в полном оцепенении, уставившись на высокие леса, воздвигнутые рабочими вокруг гигантской, из золота и слоновой кости, статуи Афины. Зачем? Ограбить ее?! Надругаться над ней, совершить столь чудовищное святотатство?! В его воспаленном мозгу, затуманенном яростью и самым настоящим ужасом, охватившим его, невзирая на все его безверие, одно за другим возникали слова, которые он был не в состоянии выговорить.
Ибо рабочие были заняты тем, что снимали золотые украшения с тела богини.
Наконец его ярость обрела голос, который зазвучал как громовые раскаты, эхом отразившись от колонн, нефа и крыши.
– Клянусь ее светлым именем, что вы здесь делаете? – воскликнул он.
Рабочие в замешательстве смотрели сверху на него. Делать то, что они делали, нравилось им ничуть не больше, чем ему смотреть на это. По правде говоря, многие дрожали от страха. Кто знает, может, богиня, разгневанная подобным грабежом…
– Отвечайте! – прогремел Аристон.
Старший из рабочих вышел из-за лесов и подошел к нему. В руках у него был свиток. Он не знал Аристона в лицо, но гордая осанка, не говоря уж – Аполлон свидетель! – о необыкновенной красоте этого человека, без сомнения, свидетельствовали о том, что перед ним важная персона. Он с почтением вручил свиток этому калокагату, а может быть, даже и всаднику.
– Вот распоряжения, отданные мне, мой господин, – тихо произнес он.
Аристон развернул свиток. Ему хватило даже беглого взгляда на него. Этот человек имел полное право на то, что делали его рабочие. Приказ был подписан всеми членами Собрания. И первой стояла подпись самого архонта-басилея.
– Все ясно, – сказал Аристон. – Но почему, добрый человек? Заклинаю тебя именем Афины, скажи мне!
– Плохие новости, мой господин, – печально сказал старший. – Конечно, я не знаю всех подробностей, но посуди сам: ведь мы – ее народ, и это ее полис, не так ли? Ну и в данный момент, мне думается, золото, которое мы принесли ей в дар, нужно нам больше, чем ей. Оно необходимо нам, чтобы избегнуть смерти. Или того, что, по моему разумению, намного хуже смерти – рабства. Мы не грабим нашу госпожу. Мы вроде как одалживаем у нее это золото до тех пор, пока не кончатся наши беды. Полагаю, что она одобрит наши действия, ибо не захочет спокойно смотреть, как эти спартанские скоты будут перерезать нам глотки и насиловать наших женщин и детей. Разве ты не согласен со мной, мой господин?
– Наверное, ты прав, – пробормотал Аристон. – Но расскажи мне, что произошло, мой добрый мастер?