– Я заплачу тебе, сколько ты обычно берешь… оплачу все время нашего разговора, – напрямик заявил Тимосфен. – Только позаботься, чтобы нас не беспокоили.
– Конечно, мой господин! – с привычной услужливостью засуетился Поликсен. – А ты не думаешь, что гораздо доверительней беседовать в спальне?
– Не будь ослом, сириец! – оборвал его Тимосфен. – Если я говорю «побеседовать», значит, действительно хочу побеседовать. А для этого подойдет и зал. Кроме того, я желаю, чтобы ты остался с нами. У меня такое ощущение, что разговор может оказаться полезным и для тебя.
– Как прикажешь, благородный всадник, – склонился Поликсен.
Тимосфен повернулся к Аристону.
– Скажи мне, юноша, – без обиняков начал он, – тебе нравится такая жизнь?
– Нет, я ее ненавижу, – ответил Аристон.
– Тогда почему ты не прекратишь ее? – спросил Тимосфен.
– Потому что я… я раб, мой господин, – грустно промолвил Аристон. – Мой хозяин Поликсен купил меня, чтобы я занимался именно этим.
– И еще из-за твоей красоты, – добавил Тимосфен. – Чему я очень рад, хотя совсем по иным причинам. Дело в том, что ты напоминаешь мне сына, которого я утратил. Ты поразительно похож на него. Поэтому я хотел бы выкупить тебя из позорного притона. Сколько ты за него возьмешь, сириец?
Поликсен напрягся. Потом еле заметно усмехнулся.
– Все твое состояние, господин, – насмешливо произнес он, – и состояние двух твоих друзей, а также капиталы всех твоих родственников, соплеменников и…
Тимосфен покачал головой.
– Нет, сириец, – сказал он, – ты возьмешь гораздо меньше. Да, ты возьмешь… погоди-ка! Лучше спросим мальчика. Аристон, сын мой, сколько мне ему предложить?
– Одну мину, – сказал Аристон, – и ни оболом больше. Он заплатил за меня пятьдесят мин. Но если вспомнить, сколько он на мне заработал, то будет вполне справедливо. Ты согласен со мной, благородный Тимосфен?
– Абсолютно, – кивнул Тимосфен и вынул из кошелька серебряную монету.
Поликсен глядел то на одного, то на другого. Он был далеко не глуп и понимал, что за этим что-то скрывается. Но совсем не мог понять, что именно.
– Ты шутишь, господин, – начал он. – Неужели ты думаешь, что я соглашусь?
– Я никогда не шучу, – строго поправил его Тимос– фен. – А насчет того, что ты согласишься… Я не думаю, а знаю.
Он возвысил голос и позвал:
– Тем! Митрад! Идите сюда и приведите с собой этих изнеженных собачонок!
Всадники вместе с мальчиками вышли из спален. Тимос-фен посмотрел на благоухавших благовониями, размалеванных полуженщин.
– Диомед, – сурово вопросил он, – сын Фенелая из рода Лаподии, свободнорожденный сын гражданина, что мы можешь сказать в свое оправдание?
– О господин! – пролепетал мальчик. – Ты… ты ведь не скажешь моему отцу, правда? А то он… он…
Сникнув под ледяным взглядом Тимосфена, он замолчал. Потом заглянул в глаза другим всадникам, ища сочувствия. Но не обнаружил. И в ужасе разрыдался.
Тимосфен и бровью не шевельнул.
– Ификл, – строго произнес он, – сын благородного всадника Фезала из рода Скамбонидов, свободнорожденный сын не просто гражданина, а благородного мужа, что ты скажешь в свое оправдание?
Ификл открыл рот, и оттуда вырвался пронзительный женский вопль. Он упал на колени перед Тимосфеном.
– Мой отец меня убьет! – кричал он. – А я, господин, еще слишком молод, чтобы умирать!
Аристон отвел от них взгляд. На это позорное, душераздирающее зрелище больно было смотреть. Он устремил взор на хозяина «бани». Сириец медленно опустился на колени, его лицо побагровело от напряжения. Он разинул рот, но не издавал ни звука. Губы Поликсена посинели и быстро-быстро шевелились, пытаясь произнести хоть слово.
– Ну, Поликсен, сирийская свинья, – спокойно сказал Тимосфен, – что ты запоешь, когда эти благородные люди, мои друзья, предстанут перед судом и подтвердят, что они делили ложе в твоем заведении с двумя мальчиками, сыновьями граждан. Неужели ты будешь притворяться, что не знал, какое страшное преступление – вынуждать свободнорожденных афинян продавать свое тело? И что оно карается тюрьмой, изъятием всего имущества и навечным из– гнанием из Аттики сразу же после вынесения приговора? Говори, пес, как ты будешь выкручиваться?