*
Ветер взвывает, бросает в лицо холодную морось, рвёт память. Яд скребётся в ладонях. Зеру трясёт пузырёк, слушает дразнящее шуршание капсул – и прячет обратно в карман. Скоро наступление, он обойдётся.
На базе мало света, запах стоит плесневелый и пыльный.
Все взбудоражены, разговоры вспыхивают, перепутываются, и стихают, стоит кому-то слишком приблизиться к наступлению. После очередного провала молчания Баха принимается рассказывать про последнюю увольнительную. Уже не в первый раз, но все, кажется, ему благодарны, даже Акта. Она хоть и морщится с каждым взрывом общего смеха, приглаживает и заправляет волосы за ухо, но не перебивает и не просит всех быть потише. Воздух над ними дрожит, взбаламученный общей жаждой. Жаждой жизни, особенно острой у нового рубежа.
Зеру к ним не подходит, скрывшись в ржавой тени у единственного окна. Ведь этот изодранный разговор, смех, дребезгом рвущий воздух – всё это общий страх перед наступлением. И этот страх не только из-за Альянса.
*
– Просто не пропускай приём лекарств и не дичись, – объяснял Сореш, – и всё будет прекрасно. Ты – огромное преимущество.
Зеру снова поверил.
Он часто пытался понять, смогут ли остальные когда-нибудь принять одарённых. Но все попытки это представить бились о тесные стены, их сминала муторная хмарь пробных образцов, глотали пропасти экспериментов.
Однажды, когда под влиянием очередного пробника яд перестал откликаться, только ошпаривал кожу, грыз кости, Сореш решил провести совсем простой тест. "Я буду читать слова, перебирать темы, а ты отвечай, что приходит в голову. Справишься?"
Зеру уже знал: не добившись ничего интересного, Сореш ещё раз изменит лекарство.
И стал отвечать. Дом – треск, окно – полоса, книга – серый, мечта – степь, боль – яд... пары слов тянулись мучительной цепью, потом стали смыкаться угловатыми фразами, непрошенные воспоминания били в глаза.
Вот чёрный дым затопил его первую комнату, яд обгладывает стены, клетчатое покрывало, разбросанные по полу игрушки. Вот лица родителей, испуганные, закаменевшие, грохот поезда, свет фонарей, мелькающих мимо, эти лица воскрешает и топит во тьме, снова и снова. Зеру пугает их молчаливая отчуждённость. Мама не собрала волосы, кутается в домашнюю кофту и прячет руки, теперь Зеру знает – боится коснуться. Взгляд отца пустой и покинутый, его руки видно, они дрожат. То и дело он пытается оттереть следы копоти, которых давно уже нет. Зеру спрашивает, что случилось, куда мы – но родители не откликаются. В какой-то миг отец говорит: "Заткнись", и это слово разламывает мир. Этот разлом больше всего похож на страх, из всего, что Зеру помнит в жизни. Когда отец вытащил его из горящей комнаты, когда ударил, Зеру не испугался. А вот тогда стало понятно – непоправимо, ничего не вернуть.
Сколько раз он пытался вспомнить какие-то слова прощания, последний взгляд, но нет, не осталось, не было или забыл. Последнее – крапчатый от дождя дом на вокзале, хмурые люди в форме. Один из них отвёл родителей в сторону, спрашивал, спрашивал что-то, а потом Зеру увели.
А вот другая лаборатория, меньше, проще. Сореш смуглее и младше, очень серьёзный, участливый. "Твои мама и папа хотят, чтобы я помог. Нет, нужно остаться здесь. Понятно, злишься, не хочешь слушать. Тогда я покажу".
Вот светлая, чуть запылённая комната – окон нет, свет моргает, дрожит. Тишина в комнате – та самая, накрывающая мир. Зеру не хочет там быть. Там, в глубине памяти, и теперь, откликаясь на голос Сореша, Зеру знает – нужно остановить.
– Пусть это прекратится, – он срывается с места. Сореш, уже нынешний, выцветший от работы, глядит изумлённо, диктофон в руке тихо стрекочет, – пусть прекратится, пусть прекратится, я не могу больше, хватит, пусть прекратится!
Магия наконец взорвала серую взвесь лекарств в крови, но тот день закончился плохо.
А в другой день, гораздо позже, Сореш объяснил: всё, что он делает, для того и нужно, чтобы это прекратить. Чтобы всё изменилось.
– Ты реагируешь не как большинство. Потому я знаю: можно придумать лекарство, при котором вы сможете жить, как все. Полностью себя контролировать. Тебе тяжело, и сложно пока понять, но то, что ты делаешь для всех, неоценимо.