И тогда, и много раз после Сореш повторял: Зеру должен гордиться.
Но он не гордился. Пока жил в лаборатории, за это было стыдно. Он редко встречал других одарённых, почти никогда с ними не говорил – и Сореш, и остальные считали Зеру слишком опасным. Но любое случайное столкновение, в коридоре или возле испытательных комнат помнилось долго. Лица казались полустёртыми пустотой, взгляды – дрейфующими в неглубокой воде. Только однажды он видел совсем другой взгляд – того одарённого забрали с фронта, покалеченного, переломанного, везли сквозь беспощадный электрический свет. Спицы каталки скрипели, присвистывали. Глаза одарённого были дикие, глаза человека, застывшего в вечном падении.
– Не повезло, – пробормотал Сореш.
– А ему я смогу помочь? – спросил Зеру. Сореш вздохнул:
– Ему – уже вряд ли. Война никого не возвращает. Но не бойся, я не допущу, чтоб тебя забрали.
"Война никого не возвращает", – после Зеру часто вспоминал эти слова. Стыд за неспособность гордиться своей задачей в тот день потонул в осознании полной бессмысленности. Даже если лекарство поможет одарённым, их заберёт война – каждый, кто мог сражаться, был приписан к какой-нибудь базе. Это не прекратится, пока война продолжается. Сореш слишком любит смешивать лекарства и потому до сих пор не понял.
А потом пришёл запрос с фронта и оказалось, что Сореш не всесилен.
*
– Джитра, – Акта почти касается его руки, пальцы в бледных веснушках замирают возле запястья, – поешь.
Акта единственная из всех как будто и не боится. Когда Зеру только появился в этом звене, объясняла многое из того, что в учебном центре объяснить не успели из-за ускоренной подготовки. Что у неё на уме, никогда не поймёшь, но Зеру себя считает таким же. Он благодарен.
Не дожидаясь ответа, Акта ставит миску ему на колени и уходит обратно к столу, обратно к общему смеху, к историям Бахи, похожим на каждой базе, как старая музыка по радио. Запах еды искажённый и слишком сильный из-за приближения яда, густота остывшей подливки вязкая, клейкая, но Зеру послушно ест, из-за заботы Акты становясь ненадолго не таким одиноким. Пусть он жаждет приблизить утро, а они – отдалить, Зеру, наверное, рад быть с ними.
*
В учебном центре всё изменилось. Застывшее время лаборатории, время, что двигалось только волей Сореша, замелькало стремительно, посыпалось из-под ног. Всюду теперь были люди, настоящие разговоры – не путанное бормотание научек, не прозрачные голоса из фильмов, нет, настоящие голоса – обычных людей и одарённых. В первые дни потрясение било оглушительней нового пробника. Зеру колотило, он не мог спать, не мог успокоить яд, не мог сосредоточиться на занятиях. С каждым таким скомканным днём он сильнее боялся: отправят назад, в тишину, туда, больше не вырваться. В отчаянии увеличил дозу лекарства вдвое – несколько дней стёрлось совсем, но Зеру не исчез в эти дни, просто их не запомнил. Очнулся он на полигоне, на уроке по контролю над магией. Яд взмывал с ладоней чёрной рекой, рассекал ветер, рвал лучи солнца. Впервые Зеру видел свою силу такой свободной, под чистым небом, просто живой, нужной не для проверки данных.
Сореш внушал: должен бояться, всё теперь будет плохо. Но ведь наоборот, ведь теперь всё и стало хорошо! Стыд за эту радость свободы ещё терзал его – но недолго.
Силу Тенри считали похожей – огонь, хоть и не такой дикий и буйный, как яд Зеру. На занятия они приходили вместе и подружились. Тенри забрали из семьи поздно, и он много говорил о доме: об огромной реке, полной небом, о тёмных утёсах-мостах, ночных огнях на воде, людных улицах... о том, как хотел на спор украсть в музее фигурку древнего духа, но испугался. Мрачно шутил: "До сих пор не пойму: то ли он меня и наказал, то ли помог бы, если бы получилось". Зеру слушал его с благодарностью. Места, которые он никогда не видел, запах воды и порта, незнакомые вывески, люди, дороги – всё оживало, пока он слушал, по-настоящему, не как в фильмах Сореша. Зеру стыдился, что ему рассказать нечего, и даже вопрос задать сложно – слишком другая жизнь. Но он всё равно спрашивал, и Тенри рассказывал. Зеру хотел бы понять, легче Тенри от этих воспоминаний, или становится только хуже, но радовался, что их так много.
Сперва Зеру мечтал, что они будут сражаться вместе, но Тенри не хотел отправляться на фронт – не только потому, что скучал по родным местам. Дар слушался Тенри хуже, чем Зеру. В то время Зеру не знал своего предела, не знал разрушительной пустоты, которую оставлял яд после настоящей атаки, и ждал занятий с восторгом. Тенри же с каждым днём мерк, слова падали тяжелее и глуше. "Никак не подберут нормальное лекарство", – признался он, когда однажды урок пришлось прервать из-за того, что пошла носом кровь. И тут Зеру понял, что может рассказать, чем может поделиться.