Медленно наползает сон, непохожий на сон. Зеру бредёт сквозь опустевшую землю, и нет вокруг никого, во все стороны только истерзанная войной степь, серое небо, молчание. Это длится и длится, но приходит в себя он задолго до наступления утра. Яд обжигает кожу, царапает веки, трётся о нёбо чёрным песком. Зеру мерещится шелест капсул, оборачивается насекомым стрекотом, пробегает от виска к виску, холодной каплей скользит по шее. Чёрные трещины на потолке расползаются и дрожат. Зеру знает, что сказал бы сейчас Сореш. Нельзя дожидаться, пока всё выйдет из-под контроля. Ещё утром нужно было...
– Нет, – говорит Зеру вслух.
Он уже принял решение.
Подготовка к отлёту проходит в сером чаду общей спешки, все снова как в лихорадке – но другой, надрывной, прогорклой. За завтраком нет больше разговоров, воспоминаний, все едят жадно, не глядя друг на друга. Зеру не чувствует вкуса похлёбки, только обжигает язык; крошит в пальцах сухие хлебцы – ему нравится звук. Грызёт сахар – Сореш научил, с ним можно думать быстрей и точнее. Над столом летят крапины пыли, то вспыхивают на солнце, то пульсируют чёрным от свербящего в глазах яда. Он ждал, что испугается хоть немного, но с каждой минутой легче дышать. Уже скоро, скоро.
Зеру любит сражения, любит летать. В вертолёте он сморит на отрешённые, сцепленные общей судорогой страха лица ребят, и повторяет про себя: "Скоро, скоро, скоро". Если получится, их ждёт отдых. Если получится, они поймут.
Как всегда, в слишком долгих пустых промежутках без КАД19 мысли не слушаются, прорываются. Зеру не успевает раздавить голос, говорит своё скоро, скоро вслух. Говорит, кажется, тихо, но все слышат – даже сквозь раскатистый стрекот лопастей, рваный вой ветра. Или видят, как шевелятся губы. Или взгляда достаточно.
Их страх – уже другой, отчуждённый, волглый – на несколько вдохов гасит и высоту, и предвкушение битвы. Страх-отвращение, страх, который не переломить никаким подвигом, никакой жертвой. "А если всё зря?" – думает Зеру. "Мы – те, кто есть, и вы – те, кто есть", – вспоминает Зеру.
А потом решает: не важно.
На земле – легче, всегда легче.
Всё грохочет вокруг, взрывается высота, горизонт пожран дымом – но Зеру счастлив. Сперва следит за траекториями снарядов, взрывы которых должен усилить – опасная задача, слишком опасная, сокрушался Сореш – а потом уже неважно, яд затопляет мир, заглушает слова Сореша, зачерняет всё.
Высокими волнами сила катится впереди – удар за ударом, сжигая воздух. Неукротимый шторм, ужасающий, этот шторм смывает всю муть, тяжесть памяти, уносит из крови яд лекарств, всё оставляя
чистым,
чистым,
чистым навсегда, и такой же чистой, свободной кажется Зеру земля. Должен остановиться, чей-то оклик бьёт в спину, но Зеру бежит вперёд, сжигает воздух, всё сжигает в себе, пока волны силы не остаются почти прозрачны, пока в венах не разливается серебряный звон – вокруг чужая земля, далеко чужая земля, впереди брезжат силуэты врагов в клочьях дыма, боль раскалывает рёбра, мир мутнеет, уходит последним ударом. Прорыв, – повторяет Зеру, он счастлив, счастлив
всё меркнет.
Небо вспыхивает над ним ещё раз: колышутся вокруг взволнованные голоса, "сошёл с ума", "что теперь". Над Зеру склоняется Амри, стискивает его руку. Взгляд у неё неподвижный, сосредоточенный, между светлых бровей хмурая нить. Зеру помнит Амри. Память снова откалывается болезненными ломтями – одарённая, как и он. Целитель. Когда-то они пытались дружить, в их отряде других одарённых не было, но звенья пересекались редко, Зеру слишком часто забирали в лабораторию, и ещё, сила Амри звучала совсем иначе. Прозрачная, тихая, как вода или небо, в воде отражённое. Амри тоже рядом с ним становилось страшно – но не теперь, ведь он умирает. Всё кончилось. Не спасай меня, Амри, хочет просить Зеру, не надо, пусть прекратится – но светлая тишь поднимается выше и выше.
И вновь вокруг катится степь, рыхлый туман, пепельный свет.
Зеру бредёт и бредёт вперёд, тёплая тьма земли тянет ближе, вниз – но пока хватает сил двигаться дальше, Зеру не хочет остановиться. Прежние дни, последние дни бьют волнами навстречу. Иногда память ложится в почти верном порядке, и он понимает, что произошло, помнит меркнущее небо, голоса сослуживцев. Не знает, спасла его Амри или весь этот путь – за пределами жизни. Не знает, хочет ли возвращаться, увидеть, что сумел изменить, сумел ли. Но и остановиться не может. Яд под кожей всё накаляется, сминает сердце, разгоняет кровь.
– Всё будет по-другому, – обещает Зеру, – если очнусь.
Небо рвётся, мучительная судорога обдирает кожу, дробит дыхание в уголь, в пыль. Над головой плывут голоса – Акты и Амри.