Я поднял глаза и увидел Христа.
Сегодня он был прост, ласков и доступен, словно обыкновенный смертный. Его взгляд успокаивал и поддерживал меня…
Иоанн Предтеча напоминал седобородого деревенского деда…
Перекрестившись, склонил перед ними повинную свою голову.
А рядом пели… Я почувствовал, что щёки мои стали мокрыми…
Позже сидели вдвоём в старом овражском доме, где, оказывается, были счастливы. В неглубоком стаканчике перед простой картонной иконкой стояла свеча, которую привезли из церкви. Глядя на колеблющийся язычок пламени, думали о своём.
Свеча была тонка и прогорела быстро.
— Вот так и его жизнь! – слёзы текли по щекам жены. – Он нас простил, а простим ли мы себя?..
«Весь ужас в том, что когда не станет меня, некому будет зажечь свечу!!!» – налил водку в стакан с застывшими каплями поминального воска на дне и выпил.
Вместо того чтобы объединить, беда разделила нас, и каждый старался справиться с ней в одиночку. Жена зачастила в церковь, я же забросил работу и мотался по городу на машине. Телохранителей больше не брал. Жизнь потеряла изначальную свою ценность, и я не дорожил ей. Иногда молнией поражало воспоминание, как правило возникающее неожиданно, когда думал совсем о другом…
Так, однажды ехал в машине и увидел щенка с чёрным пятном на глазу, и вспомнил стихотворение, которое в детстве любил рассказывать сын:
«По дорожке шёл хорошенький щенок, в его лапке был песочный пирожок…»
В другой раз на глаза попалась пластмассовая точилка для карандашей в виде лопоухой собачонки с чёрными глазками и красным язычком, и до того ярко представил, как собирали сына в первый класс, что даже почувствовал запах чуть увядших цветов, за которые так переживала жена, и увидел стриженый затылок Дениса, склонившегося над столом и усердно затачивающего карандаш.
Доставал альбом с карточками и нежно глядел в грустные глаза сына, вспоминая, как фотографировали его после первого школьного дня.
А то вдруг происходили какие‑то прорывы во времени, и я попадал в другое измерение, где был тысячу лет назад – в своё детство…
Причем не вспоминал, а чувствовал, вновь переживал это состояние…
Видел, как стоя на коленях перед иконой в сумраке комнаты, бабушка молится за «сродственников», живых и мёртвых, слышал её быстрый шёпот и бесконечный перечень имён, коии поминались «за здравие» и «за упокой…».
Большинство из них для меня ничего не значили… А ведь это были и мои родственники, хотя я никогда не видел этих людей. Они пришли бесконечно давно, и ушли до моего рождения, составляя жизнь моей бабушки и отложившись чередой плохих и хороших воспоминаний в её голове.
Я лежал в кровати на мягкой перине и притворялся спящим, с улыбкой вслушиваясь в призрачный шёпот. На сердце становилось тепло и спокойно, и хотелось бесконечно слушать этот перечень, в котором улавливал имена отца и матери, а чаще всего повторялось моё имя.
Где‑то за печкой стрекотал сверчок, и в темноте комнаты растворялось чувство нежности и защищённости, которое постепенно, шаг за шагом, проникало в мою душу.
Под божественный шёпот и стрекот сверчка из детства я засыпал, думая о чем‑то приятном и светлом… Засыпал в той и этой жизни.
Может, так мозг защищал себя и меня от сумасшествия… Сохранял от деградации?.. Потому что временами я боялся, что сойду с ума.
Иногда, забыв поесть, выходил из дома и бродил по городу, выискивая людей, чем‑то похожих на друзей, родственников или знакомых. Я никогда не подозревал, что в мире столько двойников… Да что там в мире – в городе…
Однажды, с мистической дрожью в сердце увидел своего сына…
Парнишка был одет в такие же чёрные джинсы, набуковые полуботинки и цветастую рубаху. Был так же худ и нервно, крупными затяжками, курил дешёвую сигарету.
Глаза защипало от жалости и тоски. Глухой, чёрной тоски и безысходности. Достав из кармана пухлый кошель с долларами, и думая лишь о том, чтобы парнишка не испугался, загородил ему дорогу, протягивая толстую пачку баксов.
Мальчишка от неожиданности опешил и закашлял, подавившись дымом.
— Извини и не беспокойся, – удержал рукой хотевшего смотаться пацана, – проиграл в карты эту сумму и обязан отдать её седьмому парню в чёрных джинсах, проходящему мимо этого дома, – не нашёл лучшего объяснения, всовывая деньги в карман перепуганного юноши.
И сердце вновь полоснула тоска, когда тот, так же, как сын, улыбнулся и шмыгнул носом.
— Если не возьмёшь, меня убъют, – на всякий случай произнёс я и увидел, что паренёк поверил.