«Лучше зерна больше с гектара собирайте», – сделал ему мысленно замечание.
Парикмахерша замерла, прислушиваясь к баритону. Ручища в задумчивости похлопывала блестящей металлической расчёской по моему затылку.
Только я хотел сказать, что, на мой взгляд, надёжнее нюхать колбасу и запивать её водой, как заинтересовавшаяся цирюльница навалилась на меня грудью. Почувствовав, что съезжаю, упёрся в пол ногами.
«Хорошо хоть расческой стучать перестала», – скосил глаза на соседнее кресло.
Там сутулый, остроносый субъект с клинообразной бородкой на испитом лице плотоядно разглядывал флакончик с одеколоном, печально опустив книзу углы рта.
До меня ему не было дела.
Очнувшись, женщина продолжила стричь, часто облизывая полные губы, словно уже отведала салат.
«Ну и ну… – расслабился я, – такую и втроём не свалишь, а собственно, кому она может понравиться‑то, разве лишь слону в зоопарке?..»
Расплатившись, быстро спустился вниз. Очередь подходила. Сын по–прежнему не отрывался от картинок.
Как я и думал, в общую баню Денису ходить оказалось рано.
— Пап, пап, смотри! – тормошил меня и показывал рукой на обросшего шерстью от ступней до глаз продавца апельсинов или винограда с солнечного Кавказа.
— Как орангутанг, правда, пап? – громко и непринужденно делился наблюдениями сын.
Беспокойно сверкнув глазами, кавказский человек быстро забрал таз и перешёл на другое место, подальше от нас.
Потом Дениса потряс седой дедушка с огромной грыжей.
— Папка–а… Вот это да–а!.. – я успел поймать сына за руку, он уже собрался поглядеть поближе.
— Мы в бане! – внушал ему. – А не в краеведческом музее.
Причем здесь музей, да ещё краеведческий, и сам не знал.
Мыться пришлось очень и очень быстро, отвлекая сына разговорами о картинках.
«Нет, в номер ходить все‑таки спокойнее», – облегчённо вздохнул я, когда мы помылись.
Книгу мне Денис не доверил, нес её сам.
— На троллейбус пошли, – потянул его в сторону остановки: топать пешком не хотелось.
На остановке собралась порядочная толпа. Мороз тоже готовился к встрече Нового года и тренировался на людях, превратив их в плясунов из ансамбля Моисеева, не Бориса, конечно, а его однофамильца.
Мы с сыном, распарившись в бане, пока держались.
«Второй день с транспортом не везёт», – рассматривал рисунок Деда Мороза на стекле киоска. Похож он был на красноносого барыгу, свиснувшего у кого‑то мешок.
Через дорогу, укрыв крышу снегом и отгородившись по периметру каменным забором с вставленным в него металлическим частоколом копий, гордо, как в сказке, поражая своей красотой и гармонией, расположился собор, снисходительно подняв две островерхие головы, одна из которых была колокольней.
За забором, с правой стороны, голубели из‑под снега аристократичные ели, слева к собору примыкал открытый для всех небольшой скверик с демократичными тополями и заваленными снегом скамейками.
Троицкий собор всегда покорял меня своей поэтичностью, а сегодня, перед единственным большим праздником в нашей стране, не носящим политического характера и пришедшим оттуда, из другого времени, из забытого мира наших предков, лиризм архитиктурного образа, его смысл и значение предстали по–особому остро и ярко.
Вспомнился седобородый деревенский дед и его слова, что каждый человек должен побывать в церкви, подышать воздухом старины, прикоснуться к своим истокам.
— Как долго троллейбуса нет, – посмотрел на Дениса.
Он тоже надумал вступать в моисеевский ансамбль, начал скакать и вертеться вокруг меня.
— Ножки замёрзли?
Сын жалобно шмыгнул носом и протянул книгу, быстро спрятав потом руки в кармашки.
— Ну пошли погреемся, – повёл его через дорогу.
Центральная из трех массивных, крашенных в зелёный цвет дверей была раскрыта. Мы вступили в широкий сводчатый проход, у стен которого стояли трое нищих – две бабки и мужик на костылях, обросший чёрной щетиной.
Увидев нас, они дружно и темпераментно закрестились, удивив этим Дениса. Я пошарил в кармане – мелочи не было. Сделав задумчивое лицо, увлёк сына в полумрак собора. Здесь расположились у стен человек двадцать, служба ещё не началась. Сын округлившимися глазами смотрел по сторонам. Я тоже огляделся.
Справа от входа, на жёлтом досчатом прилавке круглолицая, модно одетая женщина с ярко накрашенными губами торговала свечами. Они были трёх сортов – за тридцать, пятьдесят копеек и рубль. Рядом висел листок с выписанными в столбик услугами и платой за них.