— И не думайте! – заорал я. – Композицию испортите, заступился за тощего друга.
Заведующая даже перепугалась.
— Хорошо, хорошо, – оставим как есть.
— Можно, конечно, немного пожирней его нарисовать, – перешёл на нормальный голос, – шкурку подновить…
«Закрасить! Придумала тоже. Закрасить легче всего… А вы сделайте, чтоб, глядя на него, душа радовалась у рабочего человека».
Директриса обещание выполнила, добилась, чтобы пришёл художник обновить стену.
Мой любимый леший полностью обуржуазился, будто вступил в кооператив, стал жирным, на голове – блестящий чёрный цилиндр, в лапе – ананас, видно, в художнике пробудилось сострадание.
«Как он ещё дачу с автомобилем не догадался нарисовать, наверное, краска была строго лимитирована», – разглядывал справную нечисть.
21
Незаметно пришла весна. Ночью градусник показывал «минус», хотя на солнце сосульки таяли. За ночь они опять вырастали до прежних размеров, начиная истончаться с первыми лучами солнца. Вечный двигатель какой‑то.
Под окнами дома образовался каток. Открыть или закрыть ставни становилось проблемой. Технические изыскания Жилкоммунпроекта мы до сих пор не получили. Я еще раз ходил к ним в конце февраля.
— Сначала заплатите семьдесят рублей, – посоветовали мне.
Заплатил.
— Теперь ждите. Ваш техник заболел.
«Довела мужика супруга. Хорошо, что живой остался».
— Бездарность! – высказалась жена. – Придётся снова самой идти.
— Ну сходи. А то у меня работы полно. Фиг отпросишься.
Рабочий день провёл как на иголках – с нетерпением ждал вечера. Должна была принести результат.
Где‑то в подсознании, на самом дне его, надеялся, что её попытка тоже не увенчается успехом: «А то мне вечный позор». После работы, вооружившись ломом, долбил лёд, попутно беседуя с Денисом, которого забрал из садика, и в уме придумывал уничтожающие по своей циничности фразы, чтоб наповал сразить жену, а то больно зазнаваться стала.
Но, увы! Вечером принесла целых три экземпляра, подшитых в серые картонные папки, и победно бросила их на стол.
— Учись, студент! – быстро переоделась.
Вот он – позор. Придуманные мною фразы, застряли в горле. Откашлявшись, проглотил их вместе с набежавшей слюной – если не переварятся, в следующий раз пригодятся.
Взяв одну из папок, забрался на горестно взвывший диван и начал читать. Ровные буквы машинописного текста безразлично извещали о покосившихся рамах, гнилых полах, прогнивших балках и отваливающихся дверях. Чуть слезы не навернулись от жалости к себе, несчастному. «Надёжнее в чуме жить, чем в таком доме… Даже леший бы теперь не пошёл в квартиранты!»
В конце было напечатано: «Капитальный ремонт не рекомендуется, так как дом находится в аварийном состоянии».
— Опять в исполком велели отнести, – держа в руке чашку чая, появилась Татьяна.
Улыбка у нее была нахальная–пренахальная. Сделав вид, что не замечаю улыбки, осведомился:
— Зачем в исполком‑то?
— Темнота. Там решение должны вынести, что дом аварийный, и направить бумагу на завод, чтоб поставили на льготную очередь…
— А зачем решение‑то, здесь же всё ясно написано?
Посмотрев на меня, словно на олигофрена в третьей степени, ушла на кухню пить чай.
«Строит умницу!.. – бросив папку на стол, стал разглядывать потолок.
«О–о! Где вы, священные времена домостроя!»
— Спасибо хоть попка не отвалилась!
— Прислушался. Татьяна молча пила чай.
— Спрашиваешь, почему отвалиться должна? – привстал я, опираясь на локоть.
В ответ услышал, как она прыснула.
— Вертела ею, наверное, во все стороны, – удовлетворённый, развалился на диване и в унисон ему заскрежетал смехом.
— Ошибаешься, папуля, – в проходе опять появилась жена. Чашки на этот раз в её руке не было. – Что я тебе, дешёвка, что ли?..
«Ого! Что‑то новенькое…» – внимательно посмотрел на супругу.
— Женские романы поменьше читай!
Не слушая, продолжила, глядя на меня утонувшими в ресницах глазами, чуть покачивая головой:
- Может, я… с обеда… ушла, – медленно, чуть не по слогам произносила она фразы, – а допечатывали мы… у него дома… – продолжала покачивать головой. – Ошибок не наделали?.. – невинно спросила, поправляя волосы, и исчезла на кухне.
— Как? – диван подбросил меня, уколов пружинами.
Пока вставал, треснулся головой о стол, стоящий впритык к дивану. Теперь, расхаживая по кухне, взывал к совести. Довольная Татьяна, удобно устроившись на стуле, с удовольствием разглядывала меня, зашторив глаза ресницами.
Когда фразы мои раскалились, как блины на сковородке, когда я, увеличив амплитуду беготни по кухне, внушал ей, как быстро женщина может пасть, всё, мол, так и начинается, она рассмеялась и, поднявшись, поцеловала в губы и зачем‑то подёргала за ухо.