— На какую? – без интереса спросил Котов.
– … Хочет выкинуть из неё мягкий знак и букву «ц». А то что такое «Ельцин», понимаешь? – имитируя голос российского президента, рассуждал Заев. – Слишком мягко и невзрачно. Не проглядывается реформаторства. Другое дело – Елин! Звучит мощно и строго… Ленин! Сталин! Елин! Это будет мудрая руководящая фамилия. «Я себя под Елиным чищу!» – напишет когда‑нибудь Маяковский нашего времени. Хорошо! Понимаешь.
Но народ не веселился.
Не успел дома отойти от политики, как заявился Философ и с порога произнёс:
— СНГ – это сверху навязанное г…о, нужное политическим проституткам.
— Чаю попей! – урезонила его Татьяна. – И так народ в трауре.
— В трауре только русские! – поправил её Валерий. – Все остальные довольны.
В последний выходной перед Новым годом нас навестила Денискина учительница – средних лет, плотного сложения женщина со строгим лицом и усталыми глазами.
Татьяна отчего‑то растерялась, видно, школьные годы вспомнила, сын гулял, так что гидом стал я.
— Да. В этой каморке делают уроки… Хоть маленькая конурка, зато изолирована занавесью из парашютной ткани, – отвечал ей.
— А на этом диване кто спит? – показала на моего скрипучего друга.
Пока раздумывал сказать или нет правду, вмешалась жена.
— На нём никто не спит… Просто лишний диванчик. Мы с мужем вот здесь спим, – указала на софу в большой комнате. – Садитесь с нами чай пить.
Учительница согласилась.
Попив чаю и одевшись, она потопталась у двери и произнесла:
— Да–а, ребята! У вас жилищные условия самые плохие в моём классе.
— Мы со дня на день квартиру ждём, потому и не штукатурим стены, чтоб дом аварийным казался, – покраснела Татьяна, – а то побелишь и выкрасишь всё, так исполкомовская комиссия скажет, что другие хуже живут, а вы ещё лет десять потерпите. Теперь Горбачёва нет, и в двухтысячном году вряд ли чего дадут, – тараторила жена.
— Можно подумать, при нём бы дали, – попрощалась с нами учительница.
— Никогда, наверное, как люди жить не станем, – после ухода педагога расплакалась Татьяна.
— Клянусь, что будем! – на полном серьёзе ответил ей.
— Гайдар сказал, что после Нового года цены рыночными станут, – вытирала слёзы жена.
— А Ельцин сказал, что голову на рельсы положит, если цены поднимутся.
Кто главнее из них?.. То‑то!
9
Но жизнь не сказка, и всегда сбывается самое худшее!
Права оказалась жена со своим Гайдаром. Цены после Нового года не то что поднялись, а взлетели…
Второго января Татьяна пришла из магазина с ужасом в глазах.
— Ты знаешь, папа, сколько килограмм курятины стоит?
Подумав, я решил увеличить цену на триста процентов.
— Червонец! – сделал смелый прогноз.
— А сорок рубчиков не хочешь? – сорвавшимся голосом произнесла она.
У нас оставалось где‑то около двухсот рублей, но через неделю они кончились. Раньше на триста рублей мы всей семьей сытно жили месяц, каждый выходной балуя себя трюфельным тортом за пятёрку. Конфеты брали только шоколадные – не хватало ещё рублёвые грызть.
Кое‑как дотянули до зарплаты, пользуясь прошлогодними запасами. Моей получки хватило на десять дней и на пять – Татьяной. На полученный аванс прожили до конца января. В первых числах февраля жена пошла снимать с книжки тысячу рублей. На них и на зарплату с трудом продержались февраль. В марте сняли уже две тысячи.
«Плакала моя мебель!» – горевал я, работая наконец в родном своём цеху.
Перед Новым годом, окончив курсы шофёров, уволились двойняшки.
Мы с Пашкой тоже искали работу, потому как с переходом к демократии наш завод совсем захирел. И вместо высокоточных приборов к самолетам, ракетам и танкам нам стали рекомендовать выпуск кастрюль и сковородок.
Даже поп Гапон у Чебышева и тот надорвался, не выдержав психологических нагрузок. Ряса поднималась по–прежнему, но мотовильник уныло показывал на полшестого.
Одним словом – тоска!
Лёшу тоже в жизни ничего не радовало. Мы с Пашкой подозревали, что он заразился от дьячка.
Завод из последних сил освоил соковожималки и массажёры, но, видимо, покупная способность населения держалась на одном уровне с попиковой достопримечательностью.
Лучше всех устроилась наша комсомольская богиня. Бывший секретарь парткома стал заниматься аптечно–лекарственном бизнесом, взяв в аренду освободившиеся в результате конверсии площади под склады.
Семина трудилась у него кладовщицей и бухгалтером.
— Ты за Павлика Морозова или за кулаков? – при встрече интересовался Пашка.